– Петр, а что у вас с ногой? Можно я в качестве неисправимого филантропа взгляну на ваше колено? – спросил Воронин.
– Не надо, – глухо и невнятно прогудел сквозь ватрушку. – Это я вчера на раскопках оступился и вывихнул щиколотку. Чепуха.
– Петр, а вы не обидитесь, если я спрошу, где вы были позавчера ночью?
Он на секунду перестал жевать, но пришел в себя, передернул узкими плечами и потянулся за пирожком.
– Дома, конечно. Спал. Не волнуйтесь, доктор, я Турова не убивал. Преклоняюсь перед убийцами деспотов, но сам я, к сожалению, не Гракх и не Брут. – Поклонник Гракха и Брута решительно засунул пирожок в рот.
– Отрадно. В таком случае приходите завтра на отпевание и похороны, отдайте последнюю дань уважения порядочному и достойному человеку, который здесь всем дорог. – Воронин встал, откланялся. – Вера Ильинична, Елена Васильевна, я завтра заеду за вами. Поминки справим у меня в доме. Так, наверное, будет удобнее всего.
Елена Васильевна пошла провожать его. У двери сказала:
– Александр Михайлович, страшно очень. Что-то будет? Удивительно, но Петя прав. Мне и нестерпимо больно из-за гибели Владимира, а одновременно какое-то ожидание перемен. Прямо как у Пети. А вы это чувствуете?
– Я стараюсь ничего не чувствовать. Так легче.
– Получается?
– Все время напоминаю себе, что иначе невозможно. – Она молча смотрела на него, но о чем здесь еще говорить? – Попросите Веру Ильиничну на следующей неделе прийти к нам в богадельню. – Увидел ее испуг, пояснил: – Нам директриса нужна. Надеюсь, Вера Ильинична подойдет для этой должности и согласится взять на себя административные хлопоты.
Она обеими руками сжала его руку:
– Александр Михайлович, Саша, спасибо вам, спасибо! А говорите, ничего не чувствуете. Все-то вы чувствуете!
Он вдохнул запах ее жасминных духов. Глаза ее блестели совсем близко.
– Елена Васильевна, если я что-то и чувствую, то стараюсь избавиться от всех своих чувств. До сих пор мне от них было только больно. – Она молчала. Все-таки чего-то ждала. Нет, на тачанке с наганом он ее себе представить никак не мог. Ему стало ее жалко, он поднял ее руки к губам, поцеловал одну за другой и как можно бережнее сказал: – Наверное, в другой жизни, в какой-нибудь другой действительности, на другом витке у нас с вами получилось бы что-то прекрасное. – Елена ела его глазами и не убирала рук. Он пожалел, что снова свернул на запретный разговор. Милосерднее всего было бы раз и навсегда убить все ее надежды. Он собрался с духом: – Дорогая Елена Васильевна, в отличие от вас я ничего хорошего от будущего не жду. Нам выпало неудачное время. Мир сошел с ума, и все в нем пошло наперекосяк. Лучше даже не начинать надеяться, это только принесет нам всем новые страдания. Вот поэтому… Понимаете?
Сообразил, что плохо получается. Она все это может совсем не так понять, тем более что он ей одновременно руки целует и не в силах их отпустить. Он замолчал. Елена неожиданно резко вырвалась и приглушенным, срывающимся голосом прошептала:
– Вы мне отказываете, что ли, Александр Михайлович? Что-то я не припомню, чтобы я вам на шею вешалась! Вы… вы образованный, независимый, сильный, умный, благородный, а толку? Вы хуже Пети! Слабее его и трусливее. Даже Петя все-таки верит в будущее, а вы? Тяжелые времена требуют сильных людей, а не отчаявшихся. Я не беспомощная барышня, не волнуйтесь.
Повернулась так резко, что юбка завихрилась водоворотом, и почти побежала по коридору. Ну вот. Сморщился от досады на себя, уже вослед взмолился:
– Елена, простите меня, простите, ради бога.
Даже не остановилась. Вот это характер. От нее чего угодно можно ожидать.
Вышел из дома, прикрыл за собой дверь и пошел в тени платанов по улице Надери, застроенной красивыми особняками богатых армян и иностранцев. Миновал витрину меховщика Асланьянца, модную лавку европейской верхней одежды Григорянца, сапожную Нурбахши. Мельком отметил, что не хватает только лавки европейских головных уборов.
Как много людей, оказывается, могли желать смерти кристально честного, порядочного, благородного человека. Даже Елену эта смерть освободила от необдуманного обручения. Да и сам Александр невольно обрадовался, когда узнал, что она не любила Турова. Выходит, и он что-то выгадал от того, что она снова свободна. Из-за этого он и остановился, заставил себя отказаться от нее. Непереносимо было ощущать, что он пользуется гибелью друга. Все, о Елене больше не думать! А думать о том, что из троих подозреваемых у двоих, Петра и Реза-хана, нет алиби, при этом Петр хромает, а газырь Реза-хана найден на месте убийства.
Александр дошел до угла Надери и Фирдоуси, вспомнил, что прямо здесь, слева от внушительного особняка английского посольства, проживает Карл-Николай Рихтер. С кем бы Александр ни заговорил, неизбежно возникало его имя. А рядом, чуть позади, как световой знак на просматриваемой на свет гербовой бумаге, маячил Стефанополус. Именно он подтвердил алиби Рихтера.
Стефанополус мог хотеть избавиться от счастливого соперника, но сам, конечно, никогда не решился бы напасть на старого вояку Турова. Хорошо, допустим, он нанял Рихтера и состряпал ему алиби. Снова не получается: наутро после убийства Реза-хан видел Карла живым и невредимым. Реза-хан не стал бы врать и покрывать Рихтера, поскольку сам при этом оставался главным подозреваемым. И все же неплохо бы расспросить советского эмиссара.
Александр свернул к его дому, постучал. Можно начать разговор под предлогом сбора пожертвований в пользу русской богадельни. В доме было тихо. Он постучал снова – никто не открыл. Когда уходил, обернулся. На окне второго этажа покачивалась занавеска.
Лос-Анджелес, 2017 год
В городе среди заторов, машин и людей мне полегчало. Я сделал ради Самиры все, что мог, но успокоиться смогу, только когда узнаю, что ее освободили. Я почти не смотрел на дорогу, потому что гипнотизировал мобильник, но сам звонить Виктору не решался – боялся помешать. Он позвонил, когда я уже свернул к Холливуд-Хиллз.
– Саша, все в порядке. Наши люди держат ситуацию под контролем. Езжай домой, веди себя как обычно.
– А что с Самирой?
– Ей больше ничто не грозит. Извини, кроме этого, ничего не имею права тебе сказать.
Я сидел, смотрел на зеленый сигнал светофора и не мог заставить себя двинуться с места – такое нахлынуло мгновенное счастье и облегчение. Мне позарез нужно было с кем-то поделиться. Рука сама выбрала Соболеву:
– Екатерина, извините, что я сорвался сегодня. Все в полном порядке, я еду домой, свободный и счастливый, как студент после экзамена.
– Александр, я так рада. Я все еще у вашей мамы, но теперь тоже двинусь домой. – Надо же, только сейчас я понял, как же сильно полагался на нее. – А Самира, ее освободили?
– Да-да, все разрешилось. С ней все в полном порядке.
