– Это тебе Петерсон сказал?
Я покачал головой.
– Петерсон этого сам не понял. И я тоже запутался, когда мадам Мехди упомянула, что отца сдал кто-то местный по имени Галиб. Но пока летел назад, у меня было время подумать. Я сложил все, что узнал от разных людей, и наконец увидел настоящую картину.
Я пересказал беседу с Петерсоном, умолчал только о предположении, что отец под пытками выдал «стингеры» людям Хекматияра. Она и без этого плакала все время, пока я говорил.
– Теперь ты понимаешь, почему Виктор не мог пойти с отцом. Плейсту нужно было алиби. Поэтому он сказал отцу, что обязан быть на другой встрече, Петерсону – что отец и не просил с ним идти, а мне потом наплел, что предлагал отцу пойти с ним, но тот якобы отказался. Ему приходилось выдавать разным людям разные версии.
– Но почему он так спешил, почему даже не дождался газыря?
– Он не мог ждать – опасался разоблачения. И надеялся, что в любом случае получит газырь от тебя или от Петерсона. Конечно, сам Виктор не собирался менять газырь на «стингеры». Иранцы никогда даже не слышали о Викторе фон Плейсте. Он только хотел завладеть газырем. Но когда Петерсон потребовал дать номера «стингеров», которые иранцы якобы готовы обменять на газырь, весь замысел Виктора рухнул. А сразу после этого Петерсон убрал его из Афганистана.
– Саша, а все это насчет Афганистана можно доказать?
– Боюсь, что нет. Кто теперь этим станет заниматься? Столько лет прошло. Да и все улики косвенные: здесь Виктор наврал, там ты помнишь телефонный разговор, Петерсон что-то там в своей записной книжке накалякал. Поди теперь докажи, что это Виктор выдумал поддельные номера «стингеров». – Она плакала, и я постарался ее утешить: – Мама, не плачь. Возмездие все-таки свершилось, Виктор мертв, убит полицией и больше никогда никому не причинит горя.
– Он не только убил Тему, он еще зачем-то выкрал у меня его письма. По сравнению со всеми остальными его преступлениями это совершенная мелочь, но это какая-то бессмысленная жестокость.
– Может, и не бессмысленная. Может, он боялся, что в этих письмах есть что-то, что способно всплыть. Что-то, что Виктор очень хотел сохранить в тайне.
– Саш, Тема о Викторе писал только хорошее. Всегда.
– Там могло быть что-то необязательно негативное. Что-нибудь, что никогда не вызывало у тебя ни малейшего подозрения. Что-нибудь маленькое, неважное. Незапоминающееся. А сейчас это стало важно.
– Сейчас стало важно? Спустя двадцать пять лет?
– Да. – Я кивнул. – Помнишь, что случается через двадцать пять лет?
Ей было не до головоломок.
– Что?
– В этом январе рассекретят все, что имеется в архивах ЦРУ о 1992 годе. Вместе с письмами эта новая информация могла стать для Виктора опасной.
– Например?
– Например, в самых тайных папках ЦРУ написано, что есть такое арабское имя – Галиб. А в совершенно секретном грифе сказано, что «галиб» по-арабски значит «победитель».
– Не дурачься. Объясни нормально.
– Я же сказал, что отца людям Хекматияра выдал некий Галиб.
– И что это доказывает?
– В том-то и дело, что само по себе это ничего не доказывает. Другое дело, если бы сохранились отцовские письма, в которых бы упоминалось, что афганцы называли Виктора Галибом.
* * *
Спустя две недели раздался звонок. Это была мадам Мехди:
– Искандер-джун, вы подарили мне прекрасный сценарий. Прекрасный. Думаю даже частным образом поставить его на своей маленькой сцене. Я очень благодарна вам за него.
– Не за что. Один ваш соотечественник, знающий толк в сценариях, как-то сказал, что все хорошо придуманное непременно станет явью. Он оказался прав.
Она усмехнулась:
– В благодарность я хочу рассказать вам кое-что, что облегчит вам жизнь. Это по поводу газыря. – Она сделала паузу, я догадался, что она зажигает сигарету. – Искандер-джун, рано или поздно все попадает в Сеть. В руки хакеров каким-то образом попала программа, в которую были заложены тайные особенности наследственной газырии Пехлеви. Их сразу отчеканили такое количество, что теперь за этот шахский подарок и фунт фиников не получишь.
– Значит, прадедов газырь теперь не имеет никакой ценности?
– Увы, ни малейшей.
Я от души поблагодарил мадам Мехди за эту чудесную весть.
Вечером в ресторане мы с коллегами обмывали награждение Соболевой почетным званием «Лучший резидент 2017 года».
Я провожал ее из ресторана до машины. Небо было чистым, звездным, влажный воздух пах солью океана. Мне в этот вечер везло напропалую: Катина машина стояла далеко, и она шла, держась за мой локоть. Я невольно напрягал бицепс и старался идти прямо, хоть голова и кружилась от выпитого и от аромата ее горьковатых духов.
– Повезло мне, что сегодня нет твоего вечного Дениса.
– Денис не мой, Денис папин. У папы были какие-то совершенно безумные представления о моей здешней жизни. Он начитался о бандах вроде группировки Мара Сальватруча и был уверен, что в страшном Лос-Анджелесе постоянно идет перестрелка. Папа отпустил меня сюда только с условием, что со мной всюду будет телохранитель.
Я чуть с шага не сбился, узнав, что Денис, оказывается, не был моим счастливым соперником. Чуть заметно прижал ее руку к себе, радостно заявил:
– Денис – прекрасный телохранитель и отличный парень. И папа был прав, в тебя действительно стреляли. Мне просто повезло поймать эту пулю. Я до сих пор чувствую себя виноватым.
– Ты ни в чем не виноват. Я сама напросилась тебе помочь.
Мы дошли до ее «Рендж Ровера». Она остановилась у дверцы и подняла лицо. Ветер трепал ее волосы, она смотрела мне в глаза. Я не выдержал:
– Катя, если ты сейчас же не сядешь в машину и не захлопнешь дверь, у тебя будут все основания нажаловаться больничной администрации на мои домогательства.
В ответ она поднялась на цыпочки, обняла меня, и я впервые после Панамы снова почувствовал теплую нежность ее губ. Но на этот раз я неистово целовал ее. И она в ответ целовала меня так, что администрация была бы вынуждена призадуматься, кого из нас обвинять в сексуальном домогательстве. Я не мог перевести дыхание, меня трясло как мальчишку.
– Поедем ко мне.
Она кивнула. Я с трудом заставил себя пройти к пассажирскому сиденью.
Зато потом мы не отрывались друг от друга до понедельника. Если бы я умел говорить на фарси, я бы сказал, что ее сад оказался самым зачарованным, самым свежим и самым манящим. В нем текли самые сладкие родники, пели самые чарующие птицы, росли самые дивные плоды. Я горел, как подожженная газозаправка. И Катерина, тихоня, не уступала мне в безумии.
Конечно, я знал, что постель не самое подходящее место, чтобы взвесить чувства. Но я был уверен, что впервые в жизни встретил человека, с которым не хочу расставаться никогда.
