Отец, не теряя времени даром, уже организовывал следующий прием — барбекю в нашем поместье. Он пригласил всех соседей в радиусе двадцати миль. Я узнавал в лицо лишь немногих из тех молодых людей, хорошеньких девушек и солдат Конфедерации, которые, ведя себя по-хозяйски, слонялись по лабиринту. Когда я был младше, я любил приемы в Веритас: нам с друзьями всегда удавалось сбегать на замерзший пруд, поиграть в прятки на болоте, верхом съездить к мосту или, подзадоривая друг друга, понырять в холодные глубины Ивового ручья. Но сейчас я мечтал только о том, чтобы все поскорее разъехались, и я смог бы остаться один в своей комнате.
— Стефан, выпьете со мной виски? — позвал меня Роберт из импровизированного бара, установленного в галерее. Судя по его кривой ухмылке, он был уже изрядно пьян.
Он подал мне запотевший бокал и чокнулся со мной.
— Очень скоро по всей усадьбе будут бегать маленькие Сальваторе, представляете? — Он широко развел руки, будто показывая, сколько места займет мое воображаемое разросшееся семейство.
Я с несчастным видом болтал виски в бокале, не в силах представить эту картину.
— Да уж, вы сделали своего отца счастливым мужчиной, а Розалин — счастливой девушкой, — сказал Роберт. И еще раз поднеся свой бокал к моему, он отправился поболтать с надсмотрщиком Локвудов.
Я вздохнул и присел на качели, наблюдая за царящим повсюду весельем. Я понимал, что мне следовало бы чувствовать себя счастливым. Я верил, что отец всегда желал мне добра. Я знал, что нет ничего плохого в женитьбе на Розалин. Тогда почему эта помолвка казалась мне смертным приговором?
Люди на лужайке ели, смеялись и танцевали, а импровизированный оркестр, состоявший из друзей моего детства Итена Гриффина, Брайана Уолша и Мэтью Хартнетта, исполнял «Славный Голубой флаг». Небо было безоблачным, погода — приятной, и только легкий холодок в воздухе напоминал о том, что уже наступала осень. Вдали развлекались дети, с визгом раскачиваясь на воротах. Меня окружало веселье, которое не находило отклика в моей душе, и от этого сердце тяжело билось в груди.
Я встал и пошел в дом, в кабинет отца. Закрыв за собой дверь, я вздохнул с облегчением. Тяжелые алые шторы почти не пропускали солнечного света. В комнате было прохладно и пахло кожей и старыми книгами. Я взял тонкий том сонетов Шекспира и открыл на своем любимом произведении. Шекспир всегда убаюкивал меня, успокаивал мой ум и напоминал, что на свете есть красота и любовь. Возможно, я смогу ощутить их хотя бы с помощью искусства, и этого хватит, чтобы найти в себе силы жить дальше.
Разместившись в углу в кожаном клубном кресле, я рассеянно листал тонкие гладкие страницы. Не знаю, как долго я сидел, отдавшись во власть прекрасного слога, но по мере чтения мне становилось спокойнее.
— Что вы читаете?
Я вздрогнул от неожиданности и нечаянно с грохотом захлопнул книгу.
У двери в кабинет стояла Катерина в простом белом шелковом платье, подчеркивающем каждый изгиб ее тела. Все остальные женщины на этом празднике были задрапированы в многочисленные слои плотной ткани, скрывающие тело, но Катерину, казалось, абсолютно не смущали ее открытые белые плечи. Я счел правильным отвести взгляд.
— Почему вы не на приеме? — спросил я, наклоняясь, чтобы поднять книгу.
Катерина шагнула ко мне.
— Почему вы не на приеме? Разве вы не почетный гость? — Она присела на подлокотник моего кресла.
— Вы читали Шекспира? — спросил я, указывая на открытую книгу у себя на коленях.
Это была неуклюжая попытка сменить тему разговора; я еще не встречал девушку, знакомую с творчеством Шекспира. Как раз вчера Розалин призналась мне, что за последние три года, с тех пор как она окончила Академию для девушек, не прочитала ни одной книги. Да и то, последний томик, прочитанный ею, был пособием, как стать примерной женой сына Конфедерации.
— Шекспир, — повторила она, разделяя слова на слоги. У нее было необычное произношение, совсем не такое, как у других жителей Атланты. Она рассеянно покачивала ногой; я заметил, что на ней нет чулок, и отвел взгляд.
— «Сравню ли с летним днем твои черты?»
[2]
— процитировала она.
Я взглянул на нее в изумлении.
— «Но ты милей, умеренней и краше», — продолжил я цитату. Сердце мое отчаянно забилось, а мозг, напротив, будто бы увяз в патоке, создавая необычное ощущение, что я вижу все это во сне.
Катерина схватила книгу с моих колен и закрыла ее с гулким хлопком.
— Нет, не читала, — твердо сказала она.
— Но ведь вы процитировали строку сонета! — воскликнул я, раздосадованный тем, что она снова меняет правила игры, которые, как мне казалось, я хорошо понимал.
— Для мистера Шекспира это строка сонета. А я всего лишь задала вопрос. Сравню ли с летним днем твои черты? Достойны ли вы такого сравнения, мистер Сальваторе? Или вам нужна книга, чтобы определиться? — спросила Катерина, усмехаясь и держа книгу вне пределов моей досягаемости.
Я в замешательстве прочистил горло. Будь на моем месте Дамон, он бы не задумываясь дал остроумный ответ. Но в присутствии Катерины я напоминал себе школьника, старающегося произвести впечатление на девочку при помощи добытой из пруда лягушки.
— Вы можете сравнить с летним днем моего брата. Вы ведь так много времени проводите вместе, — я покраснел и тотчас пожелал забрать свои слова обратно, так мелочно и завистливо они прозвучали.
— Тогда, возможно, с летним днем, в котором слышится отдаленная гроза, — сказала, Катерина, выгибая бровь. — Вы же, Ученый Стефан, совсем не такой, как Темный Дамон. Или… — Катерина отвернулась, и тень усмешки пробежала по ее лицу, — Стремительный Дамон.
— Я тоже могу быть стремительным, — обиженно сказал я, не понимая толком, что говорю. Разочарованный, я тряхнул головой. Казалось, Катерина каким-то образом вынуждает меня высказываться, не думая. Она была такой живой и непосредственной, что, разговаривая с ней, я чувствовал себя словно во сне, где все, что я скажу, не могло иметь никаких последствий и в то же время было крайне важным. В таком случае, я должна в этом убедиться, — сказала Катерина, положив холодную руку мне на предплечье. — Я хорошо знаю Дамона, а с вами едва знакома. Стыдно, не так ли?
Вдалеке ансамбль грянул «Старого повстанца».
[3]
Я знал, что должен выйти, выкурить сигару с мистером Картрайтом, закружить Розалин в первом вальсе, поднять тост за свое место в мужском сообществе Мистик-Фоллз. Но вместо этого я продолжал сидеть в клубном кожаном кресле, желая навсегда остаться в библиотеке, вдыхая запах Катерины.
— Могу я позволить себе одно замечание? — спросила Катерина, наклоняясь ко мне. Выбившийся из прически темный завиток опустился на белый лоб. Мне потребовалась вся моя воля, чтобы не поддаться желанию убрать его с ее лица. — Не думаю, что вы в восторге от происходящего. Это барбекю, эта помолвка…
