Абов отозвался небрежно, словно думая о другом:
— А черт с ним, с револьвером, оставьте пока себе, если хотите. А потом можете утопить, все равно он нигде не зарегистрирован.
— Что значит «оставьте пока»?
— Ну… пока вы здесь.
— Договаривайте уж, — нервно бросил Валентин.
— Видите ли… — начал Абов, постукивая подошвой.
«Сейчас он повторит: „Видите ли, Валентин Валерьевич…“»
— Видите ли, Валентин Валерьевич… У нас есть к вам просьба.
— У группы уголовного сектора? — осведомился Валентин.
— Ну… да.
Лениво и со слегка наигранной досадой Валентин сказал:
— Не валяйте же дурака… Семен Семенович. Неужели я не отличу сотрудника Ведомства от чиновника уголовного сектора.
В Абове словно лопнули какие-то ниточки. Он повозился, сел удобнее.
— Ну и ладушки. Тогда сразу к делу. Хорошо?
— А вот не знаю. — Валентин ощутил напряжение и знакомую по старым временам противную зависимость. — Не знаю, хорошо ли. Я давно уже деликатно, но решительно проинформировал вашу службу, что никаких дел с Ведомством больше иметь не хочу.
— А что так? — вроде бы по-настоящему обиделся и растерялся Абов.
— Те, кому надо, знают, «что», — усмехнулся Валентин.
— Я не знаю… Мне, наоборот, рекомендовали вас как… — Он замялся.
— Как стукача со стажем и опытом? — спросил Валентин, ясным взглядом изучая лицо Абова.
Тот отвел глаза, пальцами забарабанил по колену.
— Право же… Зачем вы так? И себя, и нас…
— А я не себя. Только вас. Ваш ведомственный, извините, примитивизм в подходе к людям. Он, видимо, неискореним, хотя, казалось бы, и работники есть у вас вполне интеллигентные, и опыт колоссальный… Просто феномен какой-то…
— Ну… допустим, — покладисто сказал Абов, хотя и поморщился. — А к вам-то какое это имеет отношение? Тем более, что у нас нет термина «стукач», а есть вполне уважительное «необъявленный сотрудник»…
— И всех «необъявленных» вы меряете одним аршином…
— Я понял: вы чем-то обижены…
— На Ведомство? — сказал Валентин.
Абов повозился опять. Спросил понимающе:
— Тогда… на себя?
— Господи, ну почему я должен перед вами исповедоваться?
— Да ничего вы не должны… Но мне-то что делать? — Абов был огорчен, видимо, по-настоящему. — Что я должен ответить шефу? В отделе мне ни словечка не сказали, что вы…
— Завязал, — подсказал Валентин.
— Ну да, черт возьми! Меня же спросят, почему вернулся несолоно хлебавши. Дело-то намечается серьезное…
«Думает, сейчас заинтересуюсь: что за дело?»
— Сочувствую, — сказал Валентин. — И догадываюсь, что последует дальше: «Раз вы, гражданин Свирский, отказываетесь от контактов, мы, к сожалению, не сможем воспрепятствовать уголовному сектору раскрутить дело с револьвером, как им захочется. А они, сами знаете, не всегда объективны…»
— Да бросьте, — вздохнул Абов. — Несмотря на всю свою, как вы говорите, примитивность, не такие уж мы идиоты… А что, Свирский — это ваш псевдоним?
— Будто вы не знаете!
— Я же недавно в этой группе… И там, честно говоря, такой кавардак в связи с последними событиями…
— Известная доля доверительности — один из методов достижения нужного уровня коммуникабельности с вербуемым субъектом, — усмехнулся Валентин. — Но я-то не новичок…
— Мне сейчас не до «методов», — досадливо отозвался Абов. — Думаю, как быть… Без ножа режете… Ну, хоть коротко объясните, что произошло? Чтобы на меня меньше шишек… И в конце концов, мне это интересно как профессионалу: почему человек уходит от нас?
— Ладно! — резко сказал Валентин. И толкнулся спиной от стены (Абов чуть вздрогнул). — Только выньте и отключите машинку.
— Вы… собственно, что имеете в виду? Пистолет? У меня нет, честное слово…
— Я имею в виду звукозапись, — снисходительно сказал Валентин.
— А, это… — Абов послушно полез за пазуху, достал плоский, как блокнот, диктофон, положил на кровать рядом с Валентином. — Он на «стопе», убедитесь сами.
— Благодарю… — Валентину опять расхотелось говорить. И он произнес почти через силу:
— Главная ваша ошибка, что слишком большой расчет вы делаете на страх. Даже при научной разработке «индекса вербуемости необъявленных агентов» фактору страха вы отводите основную роль: чем больше человек вами напуган, тем скорее он согласится стать… сотрудником…
Абов помигал, но сказал терпеливо:
— Разве это так? Не уверен… И к вам-то, полагаю, это в любом случае не относится…
2
Но это относилось к Валентину. Именно «фактор страха». С боязнью и ощущением казенной зависимости шел он восемь лет назад в муниципальную комиссию воинского резерва, когда его вызвали по телефону. И не зря боялся. В комиссии сказали то, чего он опасался больше всего: Валентин Волынов, как подпоручик запаса, в силу государственной необходимости призывается на строевую службу на три года.
До сих пор тошно вспоминать, как суетливо и чересчур горячо начал он доказывать, что это нелепо и бессмысленно. Как пожимал плечами и с напускной независимостью даже хихикал над абсурдностью такого решения. Штатский человек, художник, зачем он нужен армии? Конечно, почетная обязанность, он понимает, но есть же и здравый смысл. Все его военное образование — формальный курс в архитектурном институте, который в течение трех месяцев вели отставные полковники времен Второй мировой… Если бы сейчас, не дай Бог, война — другое дело. А в мирное время каждый должен быть на своем месте! У него творческие планы, издательские договоры, фильм… В конце концов, семейные условия! На его иждивении парализованная тетя…
Молоденький военный чиновник с погонами инженер-поручика и гладкой уставной прической перекладывал на столе бумаги. Потом сказал, оглянувшись на портрет Верного Продолжателя:
— У всех или тетя, или жена, или… еще кто-то. А как быть с пользой отечеству?
Такие были времена. Сейчас Валентин сказал бы этому писарю, что пользу отечеству, которому давно уже никто не грозит, он, Волынов, и зажравшиеся генералы понимают по-разному. А тогда сумел только с жалким апломбом возразить, что художник полезнее для отечества в своей роли творческой личности.
— Отечеству виднее, — с зевком сказал инженер-поручик. — Впрочем, решение насчет вас, кажется, еще не окончательно. С вами хотят побеседовать… там… — Он кивнул на внутреннюю дверь. — Пройдите…
Там, в комнате с голыми стенами, с пустым конторским столом и тремя стульями, сидели двое. С неуловимой одинаковостью лиц, хотя и совершенно не похожие. Один — пожилой, с бульдожистой умной мордой, второй — тощий, ушастый, ровесник Валентина. С клоунским изломом бровей над очками. Характерная физиономия. «С этакой запоминающейся рожей — и работать в такой конторе», — первое, что подумал Валентин.
