— Еще бы…
— Ты выбит из привычной системы координат и лишен возможности принимать позитивные импульсы. Я правильно сделал вывод?
— Не знаю… Чича все время привязывается, гад такой…
— Подожди… Гад — это существо, обитающее во влажных областях голубого шара.
— Да здесь он обитает, в лагере! Каждый день лезут, житья нет… Он да еще несколько… Хрын этот, полудурок…
— Тоже гады?
— Еще бы!
— «Лезут» — это что? Действуют негативными импульсами?
Стасик опять вздохнул, вытер о голое плечо мокрую щеку.
— А ты не можешь воздействовать ответно?
— Ага, попробуй! Если один…
Шарик опять будто шевельнулся в ладони.
— Один и один — это не один. Ты и я… Можно рассчитать систему нейтрализации вредного воздействия гадов. Если они активно нарушают гармонию локальной структуры, можно расщепить их до уровня первичного вещества.
— Как это?
— Развеять в самую мелкую пыль!
— Ты разве можешь? — чуть усмехнулся Стасик.
Шарик ощутимо затяжелел.
— Еще не знаю, пока мой контакт на информационном уровне. Но можно попробовать.
Тогда Стасик испугался:
— Не надо… в пыль-то. Вот если бы напинать их…
— «Напинать» — это комплекс нейтрализующих мер ограниченного воздействия?
— Ага… — на всякий случай сказал Стасик. И подумал: «Это я сам с собой? Или правда — с ним?»
Шарик опять стал легким, но зато пульсировал в ладони, словно сердечко билось. Или это колотилась жилка под кожей? Чудо такое… «Один и один — не один. Ты и я…»
Шарик отозвался неслышно:
— Ты и я… Тебе лучше? Черное излучение прекратилось.
Стасик благодарно взял шарик в обе ладони. Как птенца… Далеко и хрипло затрубил горнист Володька Жухин. Отбой…
— Шарик, ты потом еще со мной поговоришь?
— Да.
Стасик сунул его под майку.
В палате он так и залез под одеяло — в пыльной майке. Укрылся с головой, перепрятал шарик под подушку. И там опять обнял его пальцами.
— Ты меня слышишь?
— Да. Воспринимаю.
— Шарик… Ты кто? Ты по правде… такой?
— Я… такой.
— Ты откуда появился?
— Я не появлялся. Я там. И я здесь. Сразу… Стасик! Я пока сам не могу понять.
— Что понять?
— Много. Про тебя и про себя.
— Про меня… я могу объяснить.
— Лучше я сам прощупаю твое информативное поле. А ты — мое.
— Я не умею…
— Тогда отключайся. У тебя циклический потенциал на исходе. Накопишь энергию — снова будет контакт…
Стасик хотел спросить о чем-то еще, но поплыл, поплыл в ласковой синей тьме среди неярких огоньков. Огоньки эти вдруг превратились в маленькие желтые окна. Словно засветился в сумраке уютный вечерний город… А потом всю ночь Стасику снились хорошие сны, но он их не запомнил…
Утром Стасик проснулся с ясным и радостным осознанием, что у него есть чудо, сказка, друг. Сунул руку под подушку.
— Шарик…
— Стасик…
И в этот миг Стасика накрыл тугой удар. Чужой подушкой.
— Вильсон! Чё возишься, опять поплыл в Сиксотное море? А ну, вставай! Матросы на зарядку не опаздывают, они герои!
И снова — трах подушкой! Так, что он слетел с кровати, а шарик запрыгал по половицам.
Стасик метнулся за шариком. Но тот был прыгучий, легкий, его пнули, поддали, он заскакал от койки к койке.
— Ура! Мишка, пасуй мне! Хрын, сюда, дурак!..
— Не надо! Отдайте! Ну, пожалуйста! Это мой!
— Не ври, Матрос!.. Ребя, это он вчера в первом отряде стырил! Они ругались: Вильсон пошел искать и не принес!..
— У, жулик! Прибрал — и под подушку!
— Ребята! Ну отдайте, он мой! Я его нашел!..
— А ты поймай! Попрыгай!
— Воришка зайка серенький за мячиком скакал!..
Как им доказать? Как их убедить — гогочущих, орущих, ненавистных? Чем хуже Матросу Вильсону, тем лучше им — веселящейся, вопящей толпе… Вертлявый Степка Мальчиков скачет по койке, как бешеный клоун, поднял над головой шарик:
— Эй, Матрос — накурился папирос! Поймай!
Стасик бросился к нему. А наперерез — глупый Хрын. Стасик пнул его так удачно, что он согнулся и засипел. А Степка кинул шарик другим!
— Отдайте!
— Что тут такое? А ну, смир-р-рна!
— Валерий Николаич, это Вильсон! То есть Скицын! Мячик у первоотрядников украл, а сейчас психует!
Валерий Николаевич — курчавый, цыганистый студент Валера, вожатый первого отряда — старался быть очень строгим. Иначе с этой «кучей опилков» не совладать.
— Кто украл? Ты, Скицын?
— Они врут! Я нашел!.. Он теперь мой, потому что… — «Господи, ну как объяснить? Как упросить?» — Не надо отбирать! Я за него все на свете отдам… Только пусть он будет мой!
Валера сунул шарик в карман. При общем нехорошем молчании. Стасик ухватился за его рукав:
— Валерий Николаич, отдайте! Я…
— А ну, отцепись! Смирно!
Стасик сказал с бессильным отчаянием:
— Какие вы все… прямо как фашисты.
Вожатый — бац его по щеке!
— Сопляк! Ты их видел, фашистов?!
— Видел… вы…
Снова — бац!
— Сволочи… — шепотом сказал Стасик. Было уже все равно.
— Во дает Вильсон, — заухмылялся Хрын.
Валерий Николаевич аж зашипел:
— В щелятник паршивца! Ш-шкура…
«Щелятник» — это кладовка за столовой. Туда сажали тех, кто натворил что-нибудь ужасное: например, курил и колхозный сарай с сеном поджег, как двое из первого отряда…
— Посиди, пока начальник не приедет! А там разберемся… Не идет? Тащите!
Ох, как бился, как извивался Стасик. Никогда с ним такого раньше не было. Криком и слезами хлестали из него горе, тоска и ярость. Мама, мамочка, ну что же это со мной делают!
Его втолкнули в изрезанную яркими щелями темноту, в запах гнилых рогож и сырых опилок. Сзади за дверью тяжело брякнула железная щеколда.
«Ох, Стасик, не дай тебе Бог услышать, как за спиной задвигается тюремный засов». И вот случилось. Услышал. Железный лязг разом отрубил все — как топором. Тихо стало, слезы кончились. Солнечные щели резали глаза. И не только глаза, а всего Стасика. Будто бритвами. Он зажмурился, закружилась голова. Стасик быстро лег на какие-то тряпки. От них воняло. Стасика затошнило, он перекатился на занозистые половицы. Лег ничком, уткнулся лицом в ладони. Он понимал, что дальше в жизни его ждет только плохое.
