Диана Осиповна решительными шагами удалилась в каптерку. Через пару минут послышалось:
— Афанасьев!
Гошка Афанасьев сделал скорбную мину, помахал рукой: прощайте, товарищи. И пошел… С минуту из-за двери слышались неразборчивые голоса. Потом Гошка появился с дневником и скорбно прочел:
— «Злостно нарушал дисциплину, отказался ехать в подшефный совхоз. Родителям явиться в школу!..» — И сообщил: — Вытащила у всех дневники, сложила стопкой и спрашивает: «Поедешь?! Нет?» И катает ручкой на полстраницы…
Кинтель не боялся неприятностей из-за отказа от поездки. Дед поймет. Но сердце нехорошо застукало, когда услышал, что Диана шарила в портфелях… А та вы-кликала: «Корабельников!.. Бражников!.. Левин!» И все шли в каптерку и выходили с одинаковым выражением лица. Пускай, мол, пишет, не пропадем…
Кинтель с тревогой и нетерпением ждал, когда и его позовут пред разгневанные очи. Чтобы получить запись и поскорее убедиться, что книжка на месте. Ждал и… не дождался…
Диана возникла в дверях:
— Всё! С теми, кто и на самом деле не поедет, разговор будет на родительском собрании. С директором и завучем!.. — И стук-стук каблуками к выходу.
— А я?! — сказал Кинтель. — Меня-то не вызывали!
Диана Осиповна с удовольствием сообщила:
— А ты, голубчик, после урока явишься в кабинет Зинаиды Тихоновны. И никуда не денешься. Потому что портфель твой уже там. У нас будет до-олгий разговор…
И как скверно стало Кинтелю. Сразу понял: это все-таки случилось.
СЛЕДСТВИЕ ВЕДУТ ЗНАТОКИ
Уже после, много времени спустя, Кинтель сообразил, как портфель попал в кабинет к завучу. Судя по всему, Диана открыла в каптерке тесное оконце и кого-то окликнула в школьном дворе: «Отнесите, пожалуйста, это к Зинаиде Тихоновне…»
А пока не кончился второй час труда, Кинтель маялся. Внешне он был спокоен, зачищал рукоятки и даже мурлыкал под нос. А внутри его поедом ела тревога. И полчаса показались ему тягучими, как жвачка.
Едва грянул звонок, он бросился на второй этаж, к двери с табличкой «Завуч».
Завучей в школе было несколько, но Зинаида Тихоновна — главная над ними. И даже над директоршей Таисией Дмитриевной — в тех вопросах, которые касались учебы. Потому что Таисия Дмитриевна по уши была занята хозяйственными делами, а школьные программы, уроки, дисциплина — все это на выносливых плечах Зинаиды Тихоновны. И тем не менее она была доброй теткой — это все признавали. Высокая, худая, с длинным складчатым лицом, в очках-колесах и с девчоночьим хвостиком на темени, она и на завуча-то не была похожа. А походила на моложавую бабушку из какого-то детского фильма — притворно-сердитую, но хорошую в душе. И если бы по какому-то другому вопросу, Кинтель шел бы к ней без всякой робости. Но сейчас понимал — книга…
Он стукнул в дверь, услышал «заходи», вошел. Встал у косяка.
— Здрасьте… — И глаза в окно. Однако успел разглядеть, что в комнате трое. Кроме Зинаиды Тихоновны и Дианы, еще незнакомый дядька — лысый, с кустиками рыжеватых волос над висками, но молодой. В модной куртке, в маленьких блестящих очках.
— Здравствуй, здравствуй, Рафалов… — Зинаида Тихоновна добродушно и в то же время сокрушенно закивала. — Ну, выкладывай, что натворил?
— А что? — сказал Кинтель. — Я и сам не понимаю! Всем прямо там, в мастерской, записи вляпали, а меня сюда…
— Не прикидывайся! Дело не в записи! — Диана водрузила на стол портфель и — конечно же! — достала из него «Морской устав». — Откуда у тебя это?
«Ох и дурак же ты, Салазкин! Догадался, притащил… Как теперь спасти тебя от беды?»
Кинтель понимал, что дело безнадежное, но все же произнес в пространство:
— Как откуда? Из портфеля. Сами вытащили…
— Рафалов, Рафалов… — укоризненно сказала Зинаида Тихоновна.
А Диана часто задышала:
— Не придуривайся! Ты прекрасно понимаешь мой вопрос!
— Я другого не понимаю. Почему вы по чужим портфелям лазите? У вас что, ордер на обыск есть?
— Рафалов! — Волосяной хвостик на темени завуча встал торчком, очки перекосились.
— А что «Рафалов»? — со звоном сказал Кинтель. — Во всех газетах и передачах о правах человека трубят, а на самом деле… беспредел какой-то! Мой портфель — моя собственность! А вы…
— А книга — тоже твоя собственность? — ехидно перебила Диана.
— А это не ваше дело!
— Рафалов! — С Зинаиды Тихоновны слетело добродушие. — Ты хочешь загреметь из школы?
— Во-во! — сказал Кинтель, ощущая, как наполняет его спасительная злость. — Я и говорю: права и демократия.
Диана воззрилась на лысого. Тот проговорил с ленцой:
— Никакие права не нарушены. Это был не обыск, а предварительный досмотр. Подтверждаю как юрист. И во избежание дальнейших недоразумений — вот, прошу…
Он вытащил из-за пазухи коричневые корочки, развернул перед Кинтелем. Тот увидел очкасто-лысую фотографию, лиловую печать, тушью написанное имя: «Глебов Андрей Андреевич». И мелкие слова: «Следователь… районного…» Корочки захлопнулись.
— Ну и что? — сказал Кинтель. А по жилкам растеклась противная слабость. Неужели это по правде? Успели вызвать из милиции? Ради такого дела?
— Как «ну и что»? — возмутилась Диана. — Ты не собираешься отвечать даже следователю?
— А чего отвечать-то?
Бесполезно все это было, но выдать Салазкина Кинтель не мог. Пусть хоть в тюрьму везут!
— Даня Рафалов! Тебя спрашивают: откуда у тебя эта книга? — с расстановкой произнесла Зинаида Тихоновна.
— Да мало ли откуда! — Злые слезы закипели в Кинтеле. Но пока глубоко внутри. Он ощетиненно глянул в блестящие стекляшки следователя («Как у Берии!»). — Что вы меня допрашиваете?! Краденая она, что ли?! Вы меня вором считаете?! Сами залезли в чужой портфель, а теперь…
— Каждый учитель вправе посмотреть, нет ли в портфеле ученика посторонних предметов, — назидательно сообщила Зинаида Тихоновна. — Вон, в четырнадцатую школу недавно взрывпакет принесли…
— Это не взрывпакет! Что, нельзя в школу с книгой прийти?
— Это посторонняя книга, — сказала Диана. — Посторонние книги приносить незачем.
— Я и не приносил. Это мне принесли почитать…
— Кто? — увесисто сказал следователь Глебов.
— Не все ли равно… Почему я обязан говорить?!
— Потому что тебя спрашивает представитель следствия! — взвилась Диана.
— И все по закону, — ровным голосом разъяснил Глебов. — Тебя допрашивают в присутствии педагогов как несовершеннолетнего. Задают четкие, конкретные вопросы. А ты юлишь…
— Сначала скажите, в чем я виноват… — Слезы подло подошли к верхней черте.
