— Здравствуй… Но у меня, к сожалению, только негативная информация. У нас дома «Географический энциклопедический словарь», там все названия. Но мыса Святого Ильи там нет…
— Ну, нет так нет. — Сейчас письмо Никиты Таирова волновало Кинтеля гораздо меньше, чем вчера. — Ты сядь и отдышись. А то будто за тобой племя ирокезов гналось…
Салазкин послушно засмеялся. Сбросил у порога кроссовки, прошел в комнату, присел на стул. Вздохнул:
— Там, в словаре, есть только горы Святого Ильи. В Кордильерах…
— Далековато, — сказал Кинтель. — Если уж искать, то поближе… Тебе дома не попадет за то, что пошел ко мне?
— Еще ведь не поздно.
Было около семи, в окно сквозь ветки светило совсем низкое оранжевое солнце.
— А я почти весь день «Устав» читал. Но целиком его не осилить. Это уж, наверно, только историки могут…
— Папа говорит, что там есть очень любопытные места. Даже перекликаются с современностью. Например, про борьбу с бюрократами…
— Давай ты сегодня книгу отнесешь домой. А то у отца небось на душе кошки скребут…
— Да ничего подобного!
— Ну, все равно пора возвращать. Я тебя провожу.
— И обязательно зайдем к нам!
— Вот уж фигушки!
Салазкин, глядя в пол, тихо сказал:
— Папа очень просил зайти. И мама…
— Ну вот! На кой это…
Не поднимая головы, Салазкин глянул сквозь во-лосы:
— Но ведь нельзя же так… Надо же как-то, чтобы все по-хорошему. Раз уж мы… познакомились…
«И надо сказать профессору спасибо за книгу, — подумал Кинтель. — А то свинство получается…»
— Ладно… Только учти: я на минутку…
Салазкин радостно подскочил:
— Да ты не бойся, маме сейчас не до тебя! И не до меня! Потому что такое семейное потрясение: Соня и Зоя в Москве разом замуж собрались. Они же все вместе делают, одинаково! И даже обоих женихов зовут Сергеями! Мама в трансе…
— Потому что оба Сергеи? — усмехнулся Кинтель.
— Вообще… Все четверо студенты, жить-то где? В общежитии? Масса проблем…
Профессора Денисова не оказалось дома. А с матерью Салазкина встреча получилась (к великому облегчению Кинтеля) без всяких лишних сложностей. Та прямо у двери быстро взяла закаменевшего Кинтеля за плечи, наклонилась:
— Даня! Вот и славно, что пришел. Я знаю, ты на меня тогда обиделся. Ну и правильно обиделся! Только ты меня пойми, я за Санчика так дрожу. Столько всего кругом, каждый день сообщения о всяких жутких случаях… С дочками-то меньше забот было, они всегда друг с другом. А с этим постоянно всякие истории…
— Это с ними сейчас истории, — весело напомнил Салазкин. — Я-то жениться пока не собираюсь…
— Ох, не жизнь, а кошмар… — Мать Салазкина смешно, как бабушка, всплеснула руками.
От нее слегка пахло духами и кремом и еще чем-то хорошим таким, домашним. Как давным-давно, в почти забытые времена, пахли в шкафу мамины платья. Мама уехала, а платья почему-то остались. И Кинтель, крошечный совсем, когда оставался один, открывал шкаф, зарывался в платья лицом и вспоминал. И почему-то очень боялся, что кто-нибудь увидит его в этот момент…
Он проговорил, глядя в плетеный половик:
— Я понимаю, конечно… Район незнакомый, люди тут всякие… Каждая мать за сына боится.
Ему очень хотелось, чтобы мама Салазкина поверила, что он понимает и не обижается. И она, кажется, поверила, по лицу видно. Тогда Кинтель сказал с облегчением:
— Вы передайте Александру Михайловичу большое спасибо за книгу. Я пойду, до свидания…
— Куда?! — хором сказали Салазкин и мать. И она добавила решительно: — Так в гости не приходят, без чая не отпущу! Тем более у нас на работе сегодня конфеты давали по заказу. «Кошкин дом» называются, вы, мальчики, таких и не видели…
Вот этого Кинтель боялся больше всего! Чаепития и всякого светского общения. И вдруг обрадованно вспомнил:
— Ой, да я же телевизор не выключил! Звук убавил до отказа и забыл! Вот как полыхнет! Я побегу!..
— Я с тобой! Провожу! — подхватил Салазкин.
— Только недолго! — всполошилась мать.
— Мы еще погуляем потом! — решительно заявил Салазкин.
— На ночь глядя?.. Тогда возьмите Ричарда! Ему тоже гулять надо.
Через минуту они мчались по освещенной закатом улице Достоевского. Салазкин крикнул на бегу:
— Ничего не будет! Черно-белые загораются очень редко!
— Кто его знает? Он один раз уже дымил!..
А спущенный с поводка Ричард был счастлив. Он мчался рядом и дурашливо хватал то Салазкина, то Кинтеля за штанины.
Когда ворвались в квартиру, старенький «Фотон» мирно и бесшумно мерцал экраном. Кинтель с облегчением повалился на тахту. Салазкин бухнулся в скрипучее кресло. Ричард обошел квартиру, обнюхал мебель и выжидательно уселся у дверей.
— Фу-у, — выдохнул Кинтель. — А я уж думал, полыхает наш памятник архитектуры… Знаешь, Санки, этому дому двести лет.
— С ума сойти! Привидений здесь нет?
— Домовой, говорят, есть. У соседей на первом этаже…
Ричард у дверей тихонько поскулил, напомнил о себе…
— Не нагулялся, — сказал Салазкин. — Может, вы-ключим телевизор и побродим?
— Ага… Сейчас, отдышусь маленько…
На экране шла программа Российского ТВ. Опять (который раз!) показывали горящие танки, потом митинг, потом — как снимают краном с постамента памятник Дзержинскому.
Салазкин тихо проговорил:
— А Павлика Морозова тоже сняли. И бросили у забора…
Кинтель сел:
— Когда? Он же совсем недавно стоял, помнишь?
— Да… А сегодня у нас было всего два урока, и я поехал на Калужскую, к Корнеичу. Надо было про одно дело спросить… А сад-то с памятником как раз на полпути. Обратного трамвая долго не было, я пошел пешком. Когда проходил мимо сада, глянул вдоль аллеи, а памятника нет. Постамент пустой… Я подошел, оглянулся, а потом вижу, он в сорняках…
— Ну что за сволочи, — шепотом выговорил Кинтель. — Скидывали бы памятники, которые себе ставили. То есть взрослым. А пацанов-то чего трогать…
— Мне… как-то не по себе стало. Знаешь, Даня, будто его… расстреляли и бросили…
«И наверно, из того окна это видно», — подумал Кинтель. Он встал. Попросил нерешительно:
— Может, съездим посмотрим? Это ведь недалеко…
Зачем такое нужно, он не смог бы объяснить. Но Салазкин и не спрашивал.
— Конечно! Пошли.
Им повезло: «двадцатка» подкатила к остановке как по заказу. И в вагоне было свободно, никто не заругался, что едут с собакой. Когда подъехали к саду, уже начинали густеть сумерки. Постамент, где раньше стоял щуплый непокорный мальчишка, был пуст.
