День был серый, влажный. Автобус долго не приходил. Саня поеживался и топтался у бетонного фонарного столба, оклеенного объявлениями. Казалось, все население Краснодзержинска охватила неудержимая «охота к перемене мест». Масса объявлений была про обмен квартир. Кто-то хотел за две маленькие получить большую, кто-то, наоборот, — за трехкомнатную просил двухи однокомнатную. Кому-то хотелось переехать в Краснодзержинск из Севастополя (наверно, ненормальный). Какой-то наивный человек предлагал поменяться на районный город Туринск…
Но менялись не только квартирами. Предлагали французские духи за детские колготки, венгерскую двуспальную кровать («в хор. сост.») за мотоцикл любой марки («можно подерж.»). Интересно, кто отдаст мотоцикл даже за самую мягкую и роскошную кровать? Разве что инвалид какой-нибудь… За «библиотеку с классиками» просили цветной телевизор, а за баню на дачном огороде — японский телефон с электронной памятью…
Зябкий ветер трепал на объявлениях бахрому из язычков с телефонными номерами. Почти у всех бумажек была такая бахрома. И лишь один листок — без нее. И к тому же — не белый, а розовый. Саня зацепился за него взглядом. И…
«Продается старинный американский компас с японской шхуны. А также старинный морской фонарь оттуда же. Спросить в любое время. Ул. Кирова, д. 3, кв. 26».
Это было… ну как ветерок из тропиков среди запахов промозглой улицы. Или как если бы между озабоченных скучных прохожих прошагал человек в ослепительно белой форме с якорями и золотыми нашивками… Саня мигнул, прочитал еще раз. Ему, с давних дошкольничьих лет воспитанному на книжках и кино про паруса, объявление показалось не просто чудом. Еще и старинной загадкой, тихим голосом, похожим на зов в страну Приключений…
Саня постоял, зажмурившись. А когда решил прочесть о компасе и фонаре снова, увидел рядом дядьку. Молодого, с клочковатыми темно-медными волосами, с густыми веснушками, проступающими сквозь словно пыльный загар. Дядька этот вынул из кармана просторной куртки блокнот и ручку, стал деловито записывать адрес.
Не сдержался Саня, протяжно и шумно вздохнул. Клочкасто-рыжий незнакомец глянул на него сверху вниз, Саня — навстречу. Глаза в глаза. Тихо и с грустной завистью Саня спросил:
— Будете покупать, да?
Незнакомец ответил по-деловому:
— Небось цену заломят несусветную. Надо посмотреть.
— А вы… сейчас пойдете смотреть?
Незнакомец взглянул на часы и опять на Саню:
— Да, пожалуй…
Саня внутренне зажмурился и еще больше набрался храбрости:
— Простите, пожалуйста. Вы не могли бы взять меня с собой?
У незнакомца были ярко-синие, с резким блеском глаза.
— Интересуешься? — с сочувствием спросил он.
— Естественно, — вздохнул Саня. — Раз прошусь…
— Но это ведь далеко, улица Кирова…
— Я знаю. Недалеко от университета, где папа работает. На «восьмерке» без пересадки.
Незнакомец наклонил набок голову. С любопытством.
— Дитя мое, а папа и мама не говорили тебе, что не следует на улицах знакомиться с непонятно какими взрослыми? Да еще отправляться с ними неизвестно куда…
Саня внутренне вздрогнул. Папа и мама про такое говорили. И в школе говорили. И по телевизору. Потому что бывают взрослые мерзавцы, которые заманивают детей и делают с ними всякие гадости и даже губят до смерти. Страх и сомнение подсказывали: извинись-ка, Санечка, и давай на попятную… Хотя лицо незнакомца — некрасивое, но симпатичное — вызывало доверие… Но мало ли что! Преступники иногда бывают очень обаятельные… Да, но разве всякие гады и мучители интересуются корабельной стариной?.. Саня нашелся:
— Но ведь это не вы меня куда-то заманиваете, а я сам попросился.
— Логично. — Незнакомец кивнул медной голо-вой. — Ну что ж… А дома не хватятся, где ты?
— У меня еще два часа до той поры, когда мама станет звонить и спрашивать, пришел ли я из школы…
Тут, как бы разбивая последние сомнения, подкатил автобус — полупустая «восьмерка».
— Ну поехали, искатель приключений…
Они сели на заднее сиденье. Саня — у окошка. Он стеснялся и поэтому смотрел на улицу, хотя были там серость и скука.
Попутчик сказал:
— Меня зовут Даниил Корнеевич. Вострецов. А тебя?
— А меня… Александр Александрович, — неловко, исключительно из-за смущения, пошутил Саня. — Денисов.
Даниил Корнеевич кивнул:
— Очень приятно. А скажи, Александр Александрович, почему ты не на уроках. Вроде бы самый разгар школьного расписания…
— Выгнали, — безбоязненно сказал Саня.
— Не похож ты на человека, которого выгоняют из школы…
— Это впервые в жизни.
— Да? А что послужило причиной столь карди-нальной педагогической меры? Если не секрет, конечно…
Уважительный тон вызвал у Сани ответное доверие.
— Ничуть не секрет. Я дал ему по зубам!.. Вернее, хотел по зубам, а попал по носу, и он разбился. Нос… Ну и что?! Они изводили меня три года подряд! Целой кучей на одного! Потешались как вздумается. Дразнили… знаете как? Маринованный Сверчок…
— Глупость какая, — печально отозвался Даниил Корнеевич. — Бессмыслица.
— Конечно! Ну и… есть же предел терпению!.. Я позвал его в закуток у раздевалки и там… Вы знаете, это ужасно, когда кровь капает с лица, и я бы ни за что его больше не ударил. Тем более, что он заплакал… И тут Юлия Геннадьевна…
— Понятно… Александр Александрович.
— Саня я… — виновато сказал он.
— Ага… А что, Саня, тебя толкнуло-то? Столько терпел и вдруг…
Саня потрогал сквозь штанину кнопку-родинку. Глядя себе в колени, признался:
— Книгу прочитал. «Одиссея капитана Блада»… Мне кажется, человек не имеет морального права читать такие книги, а потом трусить…
Даниил Корнеевич потер щеки с чуть заметной медной щетинкой.
— Однако ты, наверно, и раньше читал героические книжки…
— Разумеется. Но раньше я не ощущал такой взаимосвязи.
— М-да… А теперь, значит, осознал. И сразу неприятности. Слушай, но это же несправедливо! Ты защищал свое достоинство, и тебя же сделали виноватым! А с уроков выгонять вообще запрещено.
Саня шевельнул плечами: такова, мол, наша действительность.
— Знаешь что? Морской антиквариат подождет. Давай-ка поедем в твою школу и расставим нужные акценты. У меня есть полномочия…
— Не стоит! Папа сходит и сам… расставит.
— Не боишься папы?
— Ни в малейшей мере, — сказал Саня слегка надменно. — Папа всегда вникает в суть дела.
Папа вникал. И если даже Саня оказывался виноват, дело кончалось беседой, не более. Лишь единственный раз в жизни, когда Саня решил, что курево укрепляет мужской характер, и попался на первой попытке, папа позабыл о современной педагогике, стал сдергивать с себя чахлый клеенчатый поясок. Саня перепугался тогда не столько за себя, сколько за отца: до какого же состояния он, Санька, довел кошмарным поступком папу, если тот пошел на т а к о е д е л о! И во время суетливой и неумелой воспитательной процедуры он жалобно просил: «Папочка, ты только, пожалуйста, не волнуйся…»
