Но не всем было весело.
У дверей второго "А" стоял и плакал Стасик Грачёв.
Серёжка знал, что Стасик может плакать просто так, по пустякам. Или чтобы не попало. Или чтобы пожалели. Но так он плакал в окружении людей, громко, напоказ. А сейчас он был один в опустевшем коридоре. И Серёжу, который свернул сюда от лестницы он не заметил. Стасик стоял, прижавшись плечом и головой к дверному косяку, молча вздрагивал и ронял крупные слезы. Он был совсем несчастный. И одет он был не в праздничную форму, а в обычный серый костюм.
Серёжа подошел.
— Ну что с тобой опять? Стаська!
Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Серёжу за рукав и завел в класс. Указал на стену.
Там, против окон, блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Серёжа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда.
Но сейчас все было убрано, а за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней красной тушью написаны слова:
МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ
Дневники за стеклами пестрели пятерками.
Но Стасик показывал на правую витрину. На ней, на такой же бумажной ленте, были черные слова:
ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД
Дневников там было всего четыре, не то что в левой.
— Ясно, — мрачно сказал Серёжа. — А который твой?
Стасик ткнул в левый верхний.
Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным "неудом" за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая красная запись: "Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!" Восклицательный знак был высотой со спичку. Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.
— Да уймись ты! — с досадой сказал Серёжа. — Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?
Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:
— Хорошо говорить "пускай". Отец знаешь как налупит…
— Тебя?! — воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: "Такого цыпленка!"
— Да. Ты не знаешь, — сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.
Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.
— Ну за что налупит? Он же не знает.
— Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали.
— А может, он не придет.
— Да, не придет! Он всегда ходит.
— И лупит? — с недоверием спросил Серёжа.
Стасик шумно шмыгнул носом.
— Ну, пойдем, — сказал Серёжа.
— Куда? — испугался Стасик.
— "Куда-куда"… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.
Стасик вздохнул.
— Не пойду. Я ждать буду.
— Кого?
— Когда Неля Ивановна придет.
— А где она?
— А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает.
— А почему ты не поехал?
— Я же сорвал… — Он опять подозрительно завсхлипывал. — Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.
— Не выучил?
— Да выучил! — с отчаянием сказал Стасик. — Только одет не по-праздничному.
— Из-за этого тебе и запись сделали?
— Ну да! — сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.
— Не гуди, — попросил Серёжа. — Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?
— Ну-у-у…
— А ты ее раньше просил?
— Ага-а-а…
— А что она сказала?
Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:
— Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: "Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!" А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.
"Кому концерт, а кому слезы", — подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.
— Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.
Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.
— Так я и знала. Снова несчастье? — сказала Наташа, едва увидев Стасика. — Что опять?
Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:
— Он правду говорит, что отец дерется?
Она незаметно кивнула. Потом сказала:
— Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.
Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.
Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.
— Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: "Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!"
— Он кто? Дурак или пьяница? — спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.
— Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. — Наташа поморщилась. — Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: "Папочка, папочка!" Наш папа один раз не выдержал… — Наташа слабо улыбнулась. — Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: "Если еще раз ребенка тронешь…"
— Так и надо, — сказал Серёжа.
— Думаешь, очень помогло? — спросила Наташа. — Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.
— Этого Грачёва… его же повесить мало! — сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. — Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…
Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.
