Маринка слушала серьезно и молча. Только один раз она спросила:
— А они были кто? Шпионы?
Серёжа и папа рассмеялись. А тетя Галя несколько раз повторила: "Господи… Господи", хотя в бога верила, конечно, не больше Серёжи.
— Ну вот и все. Жалко только, что нож не нашли, — закончил Серёжа.
Отец коротко вздохнул, приподнял его и, как в давние времена, усадил на колени. Притиснул к груди:
— Маленький ты мой…
Серёжа не прочь был на несколько минут оказаться маленьким. Он притих и зажмурился. Почти замурлыкал.
Маринка ревниво следила за ним.
— А ты почему не в садике? — спросил Серёжа, выглядывая из-за папиного локтя.
— А я в субботу не хожу.
— В субботу мы вдвоем домашней работой занимаемся, — сказала тетя Галя и увела Маринку на кухню.
Вот как! Сегодня суббота! А он и забыл.
Продолжая играть маленького, Серёжа капризно сказал:
— У всех в субботу выходной, даже в детском садике. А мы учимся. Почему? Не хочу — и все…
— А не ходи сегодня в школу, — неожиданно сказал папа.
Серёжа вскинул голову.
— Да я же пошутил. Что ты, папа!
— А я не шучу. Давай хоть одну субботу побудем вместе. Не останешься ведь ты из-за этого на второй год.
— Не останусь… Папа! А скажи по правде, ты боишься меня в школу отпускать, да? Думаешь, что опять что-нибудь случится?
— Ну, вот глупости. Просто надо тебе отдохнуть после встряски. Ты же вчера перед вражеским оружием стоял. Как на войне. Даже взрослым после такого дела передышка нужна.
Серёжа не чувствовал, что ему нужна передышка. Но неожиданный выходной — это было заманчиво. Можно не торопясь доделать крышу у замковой галереи и покрасить на ней мелкие картонные квадратики в оранжевый цвет — под черепицу. Можно срисовать из книги "Архитектура средневековья" несколько крепостей. Можно поваляться и почитать. А можно починить наконец маленькую кровать для Маринкиной куклы Тамары. А то он совсем забросил Марину: со Стаськой Грачёвым возится больше, чем с собственной сестрой.
Но эти мысли мелькнули между прочим, а главная мысль была все о том же — о вчерашнем.
— Папа, а тебе приходилось так?.. Ну, чтобы на тебя с оружием?
Отец улыбнулся:
— Было несколько случаев. Я же лесной человек… Один раз три мерзавца застрелили лосиху и — мало им еще! — хотели прирезать лосенка. Тут я на них и вышел. На моей стороне был закон, а на их стороне — сила. А что им закон, если у них шесть стволов, а у меня два? Долго мы стояли друг против друга, беседовали. Многими любезностями обменялись.
— Они отступили?
— Да, ушли в конце концов. Они меня знали. Понимали, что, если даже продырявят навылет, один ствол я успею разрядить и не промахнусь. А каждый из них считал, что его паршивая жизнь дороже лосенка, хотя, по-моему, ошибался.
— А их нашли потом?
— Нашли. Я же их знал. Трудно было доказать, что именно они стреляли в лосиху, но ничего, доказали… А потом я не выдержал и признался им, что у меня в стволах патронов не было. Вот они локти кусали!.. Давно это было, еще ты не родился… А сейчас ты вон какой длиннющий! Ну-ка беги умываться, герой!
Серёжа задумчиво сказал:
— И ни капельки я не герой. Вот ни настолько. — Он показал ноготь.
Отец взъерошил ему макушку.
— Помнишь, ты мне про случай с ремнями рассказывал? — спросил он. — Вы тогда трех человек исключили… Ты рассказываешь, а я все время чувствую: какая-то мысль тебя грызет.
— Какая?
— А такая: "А что я сам-то делал бы на их месте? Не струсил бы?" Так?
— Так… — признался Серёжа.
— Ну вот. А теперь ты, по крайней мере, знаешь: не струсил, В общем, это был твой звездный час.
— Что было?
— Звездный час. У каждого человека бывают в жизни звездные часы. Это когда у него большая победа, или большая радость, или успех в трудном деле. В общем, торжество.
— А-а… — сказал Серёжа.
Торжества он не чувствовал. Победа — это конечно. Гордость. Но не торжество. И радости особой не было. И не очень-то хотелось вспоминать, как Гусыня сидел на корточках, держась за разбитое лицо. И как бледно улыбался Гаврик, взмахивая поднятыми руками… Лучше бы совсем не было на свете этих кис, гусынь, гавриков. Ну что они за люди? Что им надо на свете? Почему они мешают жить другим? Ну что они, из племени людоедов или с другой планеты? Живут вместе со всеми. Наверно, на первомайские парады, как нормальные люди, ходят и те же песни поют. Некоторые даже пионерские галстуки носят. И когда кино про войну смотрят, не за фашистов же они болеют!
Но спорить с отцом Серёжа не стал, только спросил:
— А у тебя были звездные часы?
— Конечно, были, — без улыбки сказал папа. — Когда мы добились, чтобы район Черного озера объявили заповедником. Не представляешь, какой был бой, четыре раза пришлось нам с дядей Володей в Москву вылетать… А еще когда взял первый приз за стрельбу на круглом стенде. Это в шестьдесят четвертом году… А еще… когда твоя мама согласилась выйти за меня замуж.
Они помолчали.
— Па… — сказал Серёжа. — А Кузнечик влюбился в Наташку.
— Надо же… Ну ты смотри над этим не смейся.
— Разве я смеюсь? Я сегодня к нему сбегаю, ладно?
Генка сидел с ногами в кресле, в обнимку с гитарой. Он опять был как настоящий кузнечик. Большой кузнечик с обмотанным горлом.
Ух как он обрадовался! Вскочил, сунул ноги в тапочки, завернулся в длинный мохнатый халат и зашлепал к Серёже.
А подойдя вплотную, тихо сказал:
— А я все знаю.
— Откуда?
— Наташа утром приходила.
— Все девчонки одинаковы, — ворчливо заметил Серёжа. — Язык на привязи не держат.
Но в глубине души он был рад, что не надо от начала до конца рассказывать опять эту историю.
— Ты не обижайся на нее, — попросил Кузнечик. — Она знаешь как за тебя волнуется!
— Теперь-то уж чего волноваться?
— А все равно… И еще она за Стаську беспокоится. Он какой-то пришибленный.
— Перепугался. Я и то чуть не помер, когда этот тип с финкой появился.
Генка поежился:
— Я бы точно помер.
— Ты? Вот уж чушь-то, — искренне сказал Серёжа.
Генка сипло, словно вспомнив, что у него ангина, произнес:
— Если бы чушь… Это ведь не на гитаре тренькать.
— Да перестань ты! — прикрикнул Серёжа. — На гитаре… Тот парень в Чили, Виктор Хара, тоже был с гитарой, а не с автоматом. А эти сволочи ему руки отрубили и голову размозжили прикладами. Сам, наверно, слышал…
