— Я Данилке позвоню, они сразу прискачут, все вместе, — предложил Серёжа. — Они просто стесняются появляться, пока не позвали.
Олег усмехнулся:
— Эти-то пираты стесняются?
— Да брось ты, — сказал Серёжа. — Сам знаешь. Они только в отряде на головах ходят, а вообще они вполне спокойный народ… Ты скажи Данилке "Осенняя Сказка", и он опять будет весь день жмуриться и мурлыкать.
Олег подумал.
— Не надо их сюда. Наглотаются микробов, опять слягут. Павлик Снегирев и Рафик только-только от гриппа избавились… И сестрица свирепствует хуже вируса. Напугает ребятишек… Может, скоро все наладится, и тогда все опять: "Барабанщики, марш!.."
— Ты прямо стихами говоришь, — сказал Генка.
— А это и есть стихи. Только ужасно нескладные. Когда я в интернате работал, занимался рифмотворчеством. О вожатской жизни писал.
— Почитай, а? — жалобно сказал Кузнечик.
— Да вы что, люди! Я вам кто? Евгений Евтушенко?
— Почитай, — уже строго сказал Генка.
Олег вздохнул.
— Вон там, на шкафу, коричневая тетрадка торчит среди книжек. Достань.
Генка вскочил на стул и вытянул тетрадь. Книги, конечно, посыпались на пол.
— Ладно, оставь, — сказал Олег. — Потом соберем. Давай сюда.
Он, лежа на спине, открыл тетрадь, полистал, хмыкнул и мотнул головой. Потом сразу стал серьезный.
— Вот. Эти строчки.
День летит сквозь часы, как живой метеор,
И сгорает в сигнале «отбой».
Мне опять не закончить с тобой разговор
И не встретиться нынче с тобой.
Ночь пришла. Я взбегаю на третий этаж
Посмотреть: все ли спят в тишине?
…А потом все опять:
«Барабанщики, марш!» —
Новый день разгорелся в окне.
Новый день пришёл, а замок по-прежнему "украшал" дверь "Эспады". Серёжа не выдержал и позвонил в редакцию. Неловко было звонить, страшновато даже, но ждать он больше не мог.
Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.
— Ты, Сергей, зашел бы ко мне, — предложил он. — По телефону трудно объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.
Серёжа встревожился и помчался в редакцию. У Владимира Матвеевича было недовольное лицо. И озабоченное.
— Раздевайся, садись. Вон вешалка, вот стул… Я только что беседовал с вашим Олегом, все ему рассказал. А он просил, чтобы я и тебе все объяснил…
— Почему?
— Почему просил? Не знаю. Наверно, потому, что ты один из командиров в вашем отряде… Знаешь, осложняется дело.
— Я уж чувствую, — с досадой сказал Серёжа.
Затарахтел телефон. Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.
— Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, — сообщил он. — С работы его уберут. И еще кое-кому придется несладко. На Олега ваши недруги целую кипу заявлений написали: и работник он никудышный, и характер у него собачий, и ребят он не тому учит… Всю эту чушь мы зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.
— Но если крест, то… — начал Серёжа.
Опять взревел телефон. И опять Ларцев приподнял и хлопнул трубку.
— С помещением сложнее, — повторил он. — Была специальная комиссия. Она признала, что дом совершенно негоден для детского клуба. Духота, теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят, опасно в нем находиться.
— Сколько времени жили, никакой опасности не было, — сказал Серёжа.
Ларцев кивнул.
— Я понимаю. Но этот Сыронисский напоследок успел сделать еще одну гадость. На втором этаже, где у них кладовые, протекала батарея. Надо было перекрыть воду, а слесарь "забыл". Батарею прорвало, вода пошла вниз. Теперь там полный разгром: штукатурка обвалилась, двери разбухли, полы перекосило… Комиссию можно понять: она о детях заботится.
Серёжа сказал чуть не со слезами:
— Значит, нам теперь деваться некуда?
— Нам из райсовета письмо прислали, ответ на статью. Обещают, что при первой возможности дадут клубу новое помещение. Скорее всего, в новом доме, который строится на Октябрьской.
— "Строится"! Там еще первый этаж не готов!
— Да, я знаю. А пока, говорят, ребят можно распределить по другим клубам, по разным кружкам и секциям. В Дом пионеров, в спортшколу…
Серёжа хмыкнул.
— В том-то и дело, — понимающе откликнулся Владимир Матвеевич. — Вариантов много, и все неплохие. Но ни один из них не спасение для вашего отряда… Есть, правда, еще один способ.
— Какой?
— Добиваться своего. Упрямо ждать. Не распускать "Эспаду". Никому не давать покоя. Требовать, требовать. А мы поможем. Но времени уйдет немало.
— Ну и пусть! Лишь бы добиться!
— Но в этом деле тоже есть большая сложность…
— Какая?
— С вашим командиром, с Олегом, это связано. Он сам объяснит, наверно.
Приоткрылась дверь, и в комнату заглянула женщина. Серёжа ее узнал: это с ней он разговаривал, когда хоронили Алексея Борисовича.
Женщина раздраженно сказала:
— Владимир Матвеевич! Я звоню, звоню! Мне нужны гранки вашего материала.
— У меня посетитель, — сказал Ларцев.
Женщина взглянула на Серёжу. Тоже узнала.
— Ах вот что… Тогда через полчаса.
Она коротко кивнула им и прикрыла дверь. Ларцев мельком посмотрел на часы, и Серёжа сообразил, что у Владимира Матвеевича еще десятки дел — не менее важных, чем "Эспада".
— Я пойду, — сказал он.
Ларцев протянул узкую сухую руку.
— Видишь, Серёжа, не все на свете решается просто. Но мы постараемся помочь. Если вы будете держаться.
— Будем, — сказал Серёжа.
В тот же день перед школой Серёжа зашел к Олегу.
— Неважные у нас дела, — сказал Олег. — Да, капитан?
— Ларцев говорит: надо ждать.
Олег тихо сказал:
— Не могу я ждать, Серёжа. Я работать должен. Не сидеть же у сестры на шее. А должность мою сократили, раз клуба нет. Она и так была какая-то… сверхплановая, что ли.
— Мы тебя прокормим, всем отрядом! — горячо сказал Серёжа. Но тут же понял, что брякнул несуразицу.
Олег улыбнулся ему, как маленькому.
— Мне на пенсию нельзя. С заочного отделения попрут, если не буду работать по специальности, как педагог.
— Что же делать?
— Вот именно: что делать? Старшим вожатым в школу или методистом в Дом пионеров меня райком, допустим, определит. А я же не смогу там работать, Сергей, раз вы рядом… Это не жизнь будет — на части рваться. И пользы никакой… Уеду я, Серёжа.
