— Ага! И ходи потом в жеваном.
— Все равно к концу дня и штаны и рубаха всегда мятые, — рассудительно заметил Серёжа.
— Это у тебя. Потому что карманы набиваешь.
Серёжа промолчал. Встал на колени и запустил руки в мелкие камушки.
Это лишь на первый взгляд казалось, что на берегу простая галька. На самом деле прибой перемешал с обломками камней обточенное бутылочное стекло, кусочки мрамора от херсонесских дворцов, сухие крабьи клешни, позеленевшие пуговицы с якорями, мелкие ракушки, автоматные гильзы, человеческие кости и осколки древних амфор. Куда ни шагни — находка.
Правда, сейчас Серёжа не подбирал все подряд. А в первые дни карманы у него просто трещали. Саша даже посоветовал ему надевать длинные штаны, подвязывать у щиколоток веревочками и полностью загружать трофеями штанины.
Смех смехом, а вот и сейчас попался осколок горлышка от кувшина. Сверху выпуклый ободок, а под ним волнистый узор.
— Ген, смотри…
Генка с вежливым интересом посмотрел и признал, что находка стоящая. Потом со вздохом сказал:
— Давай уж выжмем да оденемся. Не сидеть же до обеда.
Минуты через три по лестнице, вырубленной среди желтого ракушечника, они выбрались наверх. Здесь уже начинался зной. Нагревались глыбы развалин. В сероватой, с мелкой россыпью желтых цветов траве заводили песню кузнечики. Пахло сразу водорослями, теплой травой и сухой пылью древних камней.
Ребята поднялись на холм к сигнальному колоколу, висевшему на квадратных каменных столбах.
— Ого… — сказал Серёжа.
На зеленой от старости кромке колокола кто-то белой краской написал:
НАТАША
Вчера еще надписи не было.
Можно было бы спросить Кузнечика: "Не твоя работа?" Но нет уж, хватит дурацкой шутки насчет письма.
Генка тоже увидел надпись. Глянул на Серёжу и промолчал.
Они сели на фундамент дома, в котором две тысячи лет назад жил не то винодел, не то гончар.
Распахнулась перед ними громадная синева. На краю этой синевы маячил одинокий сторожевик — он казался крошечным и прозрачным.
Донеслась еле слышная перекличка горнистов: в Северной бухте на боевых кораблях поднимали флаги.
А впереди был бесконечный день, полный веселого солнца, плеска воды, неожиданных событий и удивительных находок…
Генка неловко завозился на камне, вытащил из кармана мокрый помятый листок. Развернул на колене и прикрыл его ладонями.
— Письмо я вчера еще отправил, — сказал он тихо. — А это… Это я сочинил так… Про нас…
Серёжа чуть встревоженно молчал и ждал. Генка был какой-то очень уж серьезный.
— Это песня? — спросил наконец Серёжа.
— Нет… Это просто стихи, наверно. Ну, не совсем стихи. Я не знаю, что получилось.
— А можно? — Серёжа нерешительно потянулся к листку.
Генка вскинул обеспокоенные, почти жалобные глаза.
— Смеяться не будешь?
— Я? — искренне удивился Серёжа. — Когда я смеялся?
— Да… А над письмом…
— Ген, — испуганно сказал Серёжа, — я же так, по глупости. Ну, язык подвернулся… Ну, я же не знал, что ты обидишься…
Генка молчал, покусывая губы.
Серёжа зажмурился и сказал:
— Кузнечик, прости…
Генка словно встряхнулся.
— Да ты что! Я же не поэтому. Боюсь я… Ты уже спал, а я писал, писал. Коряво получилось. Хотел, чтобы хорошо, а… Ну, бери.
Он сам положил Серёже на колени обмякший прохладный листок. Серёжа увидел лиловые расплывшиеся строчки:
Над крепостью старой качнулась звезда,
Хотя была тишина.
И все еще людям грозила беда,
Всеобщая, как война…
Тревога мягко накрыла Серёжу, словно холодная тень. Генка писал о сказке — немного запутанной и странной. Она придумалась, когда ехали в Севастополь. Но это была не совсем сказка, потому что речь шла о Генке и Серёже. Будто они вдвоем попали в старинный город у моря — знакомый и в то же время фантастический. И вдруг Серёжка исчез. Словно обиделся на Генку непонятно за что. Он ушел, не оглянувшись, вдоль бесконечного пляжа, затерялся среди людей. А люди были встревожены, и предчувствие близкой беды проносилось по улицам, как порывы предгрозового ветра. Это предчувствие задело и Генку, но больше всех тревог мучило его одно: где Серёжка? Куда он ушел? Почему ушел?
Опустевшими пляжами, заросшими улицами, по каменным плитам и лестницам, на которых шуршали сухие листья, Генка шел, шел и добрался к вечеру до старой крепости. И там на каменном козырьке стены он увидел Серёжку. Забрался к нему, встал сзади и чуть сбоку. Спросил тихо:
— Зачем ты ушел?
Серёжка обернулся. Сначала вздрогнул, а потом узнал Генку и улыбнулся. И сказал:
— Вот хорошо. А я шел, шел, потом оглянулся, а тебя нет. Думал, ты тоже идешь, а тебя нет. Забрался сюда и стал ждать. Я знал, что придешь.
И вечер сделался обычным вечером, за которым приходит спокойная ночь, а потом хорошее солнечное утро. И стало ясно, что предчувствие беды — пустой страх из-за глупых выдумок и нелепых слухов. Потому что когда встречаются друзья, несчастья отступают и прячутся с глаз… Вот об этом были Генкины стихи.
Серёжа не знал, как они написаны: коряво или наоборот — звонко и отточенно. Он просто увидел странный город, ощутил Генкину тревогу и тоску. И обрадовался встрече. И даже в горле заскребло, когда прочитал:
…Теперь, когда мы снова вдвоем,
Закрыты пути беде.
И мы с Серёжкой вдоль моря бредем
По щиколотку в воде.
— Ты это так написал… Лучше, наверно, нельзя… Или, наверно, можно, но для меня лучше не надо… Генка…
— Что?
— Не знаю… Просто Ген-ка…
И они засмеялись.
Это было настоящее счастье: сидеть рядом с лучшим другом Кузнечиком, впитывать плечами горячее солнце, видеть море и знать, что в любую минуту можешь с разбега кинуться в волны, уйти, как в сказку, в голубую глубину. Но счастье не бывает полным. И через пять минут Серёжа сказал:
— Митьку бы еще сюда. И Димку…
— И Данилку. И всех наших, — поддержал Генка.
"И Наташу", — мысленно улыбнулся Серёжа.
— Может, когда-нибудь повезет чтобы все вместе… — добавил Кузнечик.
"Может, и правда повезет", — подумал Серёжа. Ведь и ему повезло. Прямо как в сказке.
…В тот день, после шумного случая в троллейбусе, он проводил мальчишку и его сестренку до самого кинотеатра. За билетом с дядей Витей он, конечно, не поехал. Потом он ушел к Генке и пробыл там до ужина.
