— Норик, ты не сомневайся! Берись за ручку и говори желание! Не зря же ты спустился сюда!
Оськина горячность убедила Норика. В самом деле, не зря же он преодолел такую жуть высоты!
Норик вцепился в ручку тонкими пальцами с ободранными костяшками. Виновато оглянулся на Оську. Тот сразу отошел. Даже отвернулся.
Норик, наверно, шептал свое желание. Неслышно. Зато по-прежнему шумел ветер. Внизу прокричал тепловоз, прогрохотали вагоны. Коротко взвыл ревун пассажирского катера у Чернореченского причала. Где-то далеко в городе играл оркестр, потом бухнула пушка. Наверно, опять развлекали туристов на бастионах Главной высоты.
Норик тронул Оську за плечо.
— Я — всё. Теперь куда нам?
— Теперь просто!
И Оська повел Норика к черному сводчатому входу в скальной стене, за церковью.
Оказалось, что и теперь не просто. Идти-то пришлось в полной темноте. Но того страха, что на цепи, конечно не было. Все-таки каменная твердь под ногами. Узкий коридор в толще камня шел вниз по спирали.
— Норик, ты держись за меня. А другой рукой за стену. И не бойся, тут все ступени ровные. Нащупывай их ногами, не торопись…
— Ось, а привидения здесь не водятся? — Норик уже шутил.
— Не знаю, в прошлый раз не встретил… Да какие тут привидения! Рядом с церковью нечистая сила разве бывает?
— А разве нет? Ты читал “Вий” Гоголя?
— И читал, и кино смотрел… Ну и что! Это же просто повесть, фантастика! А по правде их, наверно, вообще не бывает…
— Ну да, “не бывает”. А полтергейст?
— Полтергейст это не привидения, а инопланетяне, которые тут, на земле, отстали от своих и одичали…
— Откуда ты знаешь? Вот ка-ак схватит нас такой одичавший… А-а!!
— Что?!
— На острый камешек наступил.
— Гляди внимательней…
— Как тут глядеть-то? Я не кошка.
— Я сказал: гляди — запятая — внимательней. То есть будь осторожней.
— У тебя по языку, наверно, одни пятерки…
— Нет, четверки тоже иногда бывают. За почерк, — скромно признался Оська. — По всем языкам… Мама говорит, что я слишком языкастый.
— Ось… давай постоим.
— Устал? Ну давай…
Шероховатые камни ласково холодили голые подошвы. Это было особенно приятно потому, что ступни ныли. Эти самые… контрфорсы… изрядно надавили их там, на цепи. Сколько их всего было, звеньев-то? Говорят, около четырехсот. Ступать пришлось через одно, значит, примерно двести контр… тьфу… форсов! Ого-го…
— Ось… я не устал. Я просто хочу сказать про маму. Про мою. То есть про желание… Я же обещал, что скажу, когда спущусь и загадаю…
— Да… — выдохнул Оська, почуяв тайну.
— Я… здесь лучше, чем на свету. Потому что…
“Потому что заплачешь” — догадался Оська. И сжался от близости чужого горя. Да, наверно, уже и не чужого. Еще не понятного, но ясно, что большого.
Он взял Норика двумя руками за локоть.
— Ты говори. И… ничего не бойся.
— Знаешь, Оська, мама в тюрьме…
Тьма сгустилась и сделалась твердой, как застывший асфальт. Оська перестал дышать. А Норик. видно, испугался его молчания:
— Ты не думай, она ничего плохого не сделала!
— Я и не думаю! Что ты!
— Они… понимаешь, там, где я жил недавно, в Федерации, есть специальный женский комитет. Для защиты молодых солдат. Ну, над которыми всякие там дед ы и дембели издеваются или которых в горячие точки отправляют против их желания… Новобранцев ведь нельзя туда… А весной началось в Саида-Харе. Ты слышал?
— Еще бы! Телевизоры только про это и кричали.
— Там, видать, войск опять не хватило, вот и стали посылать самых молодых. Которые еще и стрелять-то не умеют толком. Да и в кого стрелять, зачем? Кроме генералов, никому не понятно… Тогда женщины взяли и перегородили путь эшелону…
— Значит, у тебя есть старший брат? — догадался Оська.
— Нет. Но у других-то есть. И братья, и сыновья… Мама сказала: “Так доберутся когда-нибудь и до тебя”. И пошла в комитет… Они вышли на насыпь и встали в несколько рядов. А некоторые легли на рельсы. Машинист, конечно, — на тормоза. Сперва всякие разговоры, уговоры. Потом понаехал спецназ. Водомёт подогнали. Ну и началось…
— А солдаты? Они что, так и сидели в вагонах, как кролики? Там же… их мамы…
— А они заперты были. Даже и не поняли ничего… А спецназ — на женщин. Сомкнутым строем… г-герои… Там груда щебня была для ремонта насыпи. Ну, когда эти вояки пошли с газом и палками, женщины в них камнями… А как им быть, безоружным? И какому-то подпоручику расцарапали щеку…
— И всех арестовали, да? — прошептал Оська.
— Не всех. Одиннадцать человек. Сказали, что они зачинщики. Зачинщицы… Держали, держали в изоляторе… Ну, конечно, разные газеты начали их защищать. И адвокаты. А толку мало… В июле их выпустили, а недавно забрали снова. В октябре суд будет…
— И ты загадал, чтобы он кончился оправдательно?
— Ну да…
— Норик, так и будет!
— Хорошо бы… А меня до суда хотели в интернат забрать, потому что я жил у знакомых. Знакомые переправили меня сюда, здесь мой дядя. Он хороший… Отсюда не вытащат, заграница все-таки…
— А почему ты не с отцом? — спросил Оська. И охнул про себя. Вспомнил слово “был”. “Был геолог…” — Он… погиб, да?
Норик шевельнул локтем.
— Не погиб, а ушел. И уехал за тридевять земель. Два года назад еще. Он же майор запаса, вот и сказал маме: “Я думал, ты нормального сына мне вырастишь, а ты… его уродуешь. И сама…” Это потому, что как раз тогда она в комитет записалась. “Стране, — говорит он, — нужны настоящие мужчины, которые не дрогнут в нужный момент…”
“Ты и не дрогнул…”
— Конечно, у него были и другие причины. Кто-то там, на стороне… Но главная вот эта: что я не оправдал надежд…
— По-моему, ты всё оправдал…
— Ну уж… Ты же видишь, какой я.
— Какой?
— Чуть не помер на цепи.
— Ты же не помер! Ты все сделал как надо! Не всякий решится… даже ради мамы.
— Ты вот решился без всякого страха… Ради отца.
— Я? Без страха? Да я там десять раз чуть штаны не замочил! И тыщу раз клялся. что больше никогда…
— Ага ! А сам — второй раз…
— Потому что…
Тут многое можно было сказать. Но это трудно даже в темноте. Да и слова не подберешь. Оська лишь покрепче взялся за локоть Норика.
— Пошли.
