— Но сейчас-то… я ведь уже похож… немного…
— Гм… — Яков похлопал о ладонь линейкой. — Я вижу, у нас нестыковка мнений. Значит, нужен третейский судья. Знаешь, кто это такой?
— Это… третий человек, что ли?
— Именно! И для этой роли лучше других подойдет твоя мама. Позвоним ей и спросим, как она отнесется к намеченной воспитательной мере. Когда узнает про все, что случилось…
“Этого еще не хватало! Мало она, что ли, изводится из-за отца!” Зареветь бы отчаянно: “Не надо! Пожалуйста!” Но вместо этого он слабенько попытался обратить дело в шутку:
— А ябедничать нехорошо…
— А нюхать всякую дрянь хорошо?
— Я… это случайно. Первый раз.
— Догадываюсь. Вот и надо принять меры, чтобы первый и последний… Ну что? Звоним? — Он потянулся к телефону рядом с лампой.
— Вы же… все равно не знаете, куда…
— А ты не скажешь? Будешь молчать, как партизан на допросе?
— Буду, — неуверенно пообещал Оська.
— Ты думаешь, я так глуп? Пока ты тут… отдыхал, я случайно заглянул в твои карманы. И обнаружил читательский билет городской детской библиотеки, в котором и прочитал твое почтенное имя. Думаешь, трудно выяснить, где живет пятиклассник Оскар Чалка со своим семейством? У меня, друг мой, в компьютере вся адресная книга…
На столе и правда поблескивал экран монитора.
— А у нас дома нет телефона.
— А на работе у твоей мамы, Маргариты Петровны Чалка, есть. И компьютер, кстати, не нужен. С Маргаритой Петровной я встречался по делам службы этой весной. Несколько раз. Очень славно беседовали. Думаю, найдем общий язык и сейчас… И номер помню: тридцать девять, ноль три, пятьдесят два. Правильно?
Это был абсолютный конец. Но зареветь все равно не получалось.
— Так что же? Звонить? Или разберемся сами?
— Не… — горько вздохнул Оська.
— Что “не”?
— Не звонить…
— Я так и думал. Тогда укладывайся, — Яков подбородком показал на разглаженную постель. — Исполним процедуру с соблюдением всех протокольных норм.
Оська сделал последнюю безнадежную попытку:
— Я больше не буду.
— Ну-у, друг мой! Если бы это старинное заклинание избавляло всех виноватых от заслуженной кары… Ну что? Ты исчерпал все свои аргументы?
— Все… — полностью сдался Оська.
— Тогда пожалуйте…
Слабо обмирая, Оська начал выбираться из кресла. Яков оглянулся на дверь.
— Мама! Как там новое платье короля? Готово ли?
Дверь открылась. Оська опять вжался в кресло, натянул на ноги пижаму. Седая старуха (вернее, старая дама) внесла на плечиках отутюженный пиджачок и брюки. Прямо как в ателье каком-нибудь. Другой рукой, на ладони, она держала сложенное стопкой белье — рубашка там и все остальное. И сверху — янтарный шарик с цепочкой.
— Прошу, — она протянула одежду Якову. И удалилась. Ее прямая спина выражала по адресу Оськи все, чего он заслуживал.
Яков протянул плечики и белье Оське.
— Обряжайся… чудо заморское.
— А… это?
— Что?
— Ну… — Оська боязливо посмотрел на линейку.
— В следующий раз. Когда захочется снова нюхнуть чего-нибудь, приходи. Доведем дело до конца.
Оська за нерешительной дурашливой ноткой спрятал радость и стыд:
— Ладно…
Он укрылся за спинкой кресла и начал суетливо переодеваться. Чувствовал себя так, будто его и правда отделали штурманской линейкой. С соблюдением этих… протокольных норм. Но вместе с одеждой возвращалась и некоторая уверенность. Когда в штанах — ты все-таки личность.
— А куртка?
— На вешалке. Надевай ее, обувайся, и я отвезу тебя домой… Или сперва крепкого чаю? Будет полезно.
От мысли, что надо глотать горячую жидкость, Оську опять замутило.
— Нет! Я пока… не хочу.
— Ну, смотри. Тогда одевайся, а я пойду, раскочегарю свой “Мерседес”.
— Да не надо! Я на автобусе доберусь!
— А ты хотя бы знаешь, где находишься? На улице Старых партизан.
— Ну и что? Не так уж далеко.
— Не спорь. Для собственного спокойствия я должен быть уверен, что домой ты добрался без приключений. — Яков первым пошел к двери и вдруг оглянулся.
— А что, Оскар Чалка, от отца нет в эти дни новостей?
— Давно уже ничего не было… А вы и про отца знаете!
— Друг мой! Я первый репортер газеты “Посейдон Ньюс”. Я знаю все, что касается дел в пароходствах и во всей южноморской жизни. Кстати, зовут меня Яков Сергеевич Ховрин. Или просто Ховрин. Так меня по традиции именуют все знакомые… Пошли.
Никакой у него был не “Мерседес”, а старенькая “Лада”. Но завелась она, несмотря на холод, сразу. Ховрин велел Оське сесть сзади. Выехали со двора. Горела в машине яркая лампочка. Оська увидел в переднем зеркальце продолговатые, ехидные глаза Ховрина.
— Яков Сергеевич…
— Ховрин!
— Да… Можно, Ховрин, вас попросить?
— Смотря о чем…
Опять стало стыдно до слабости, но Оська выдавил:
— Вы… пожалуйста, не говорите маме… про все, про это. Никогда, ладно?
— А что? Ей и так хватает проблем?
— Ну да…
— Конечно. Муж в другом полушарии, а тут еще сынок подался в токсикоманы.
— Я ведь сказал же, что это случайно!
— И больше — ни за что на свете?
— Ну конечно же!
— Ладно…
— Значит, не скажете? Честное слово?
— Сударь! Я даю слово лишь в самых крайних случаях. Обычно же говорю просто “да” или “нет”. В данном случае говорю “да”. В смысле “нет”. То есть не скажу…
Оська откинулся на спинку. Поверил.
— Только вот приятели твои… — Ховрин требовательно смотрел из зеркальца.
— Я им скажу, чтобы они тоже! Никогда!..
— Похвальное намерение. Надеюсь, они прислушаются. Но сейчас я не об этом. Не разболтают они про тебя?
— Они же не дураки!
— Да?
— Ну… не совсем дураки. Понимают же, что им тогда тоже влетит!
— Не дураки они, а свиньи, — вздохнул Ховрин. — Бросили тебя. А еще друзья…
— Там… только один друг был. Остальные так…
— “Один” тоже свинья…
— Он просто растерялся, — защитил Оська Эдика. — Он же все равно уже ничего не мог, когда появились вы…
