И Оська стал говорить Ховрину “ты”. Правда сперва с непривычки еще “выкал” порой, но скоро привык.
Однажды Оська пришел и увидел, что на столе прислонен к компьютеру цветной фотоснимок: среди заснеженных деревьев стоят женщина в рыжей шубке и мальчик лет семи — в красной куртке и в большущей меховой ушанке.
— Это кто?
— Это… вот прислали вчера. Моя супруга и мой наследник, Александр Яковлевич.
— А… они где? — И Оська застеснялся.
— Предвижу невысказанные вопросы. Отвечаю сразу: нет, развода не было. Просто она уехала к родителям в Федерацию, потому что там, говорит, безопаснее. Особенно для Шурки. Это произошло четыре года назад, после… одного случая. Когда мою физиономию, и без того малосимпатичную, лишили симметрии… — Ховрин опять привычно поскреб шрам на щеке.
— А что за случай?
— Как-нибудь потом, коллега…
— А… они где живут?
— В Лесногорске. Это почти рядом с большим городом Среднекамском. Слышал о таком?
— Слышал… — И чуть не сказал “Какая же там безопасность?” Но прикусил язык. Пришлось бы рассказывать про Норика. А Оська не хотел. Все из-за того же суеверного опасения.
— А вы … видитесь иногда?
— Видимся. Иначе бы я совсем извелся… особенно без Шурки. Думал даже: не похитить ли пацана?
— Ну и похитил бы!
— Технически это дело не трудное. Да нельзя такому мальчонке без мамы… Я по себе знаю. Семь лет было, когда родители развелись. Уж как я любил отца! Но когда встал вопрос — с кем жить? — в маму вцепился накрепко… Впрочем, у разных людей бывает по-разному…
“А если… у мамы и папы случится такое же? Нет, не надо!” — Оська торопливо нащупал под свитером шарик.
Ховрин взял снимок, хотел спрятать в стол. Дернул ящик раз, другой. Нет, заело. Ховрин рванул изо всех сил. Ящик выехал из стола почти целиком, Ховрин подхватил его, Оська тоже. На пол полетели всякие бумаги. А в ящике… Оська увидел там плоский вороненый пистолет.
Делать вид, что не заметил, было глупо.
— Ух ты…
Ховрин тут же прикрыл пистолет листами. Вдвинул ящик толчком.
— Дитя ненаглядное! Нигде, никогда, никому ты не скажешь, что видел здесь. Договорились?
— Конечно… Потому что он без разрешения, да?
— Что за чушь! Все разрешения, какие полагаются, у меня есть. Потребовал и получил, когда… в общем, опять же после этого. — И Ховрин снова тронул шрам. — Но мы договорились: про такие дела как-нибудь потом.
Перед новым годом Анна Матвеевна и Ховрин сделали Оське подарки. Она — зеленовато-голубую, под цвет тетрадки, шариковую ручку. Он — синюю кепку-бейсболку с вышитой золотом надписью “Посейдон Ньюс”.
— Фирменный заказ. Вручается только работникам редакции и самым приближенным к газете людям. Дождись весны и носи с гордостью, как адмиральскую фуражку.
Анна Матвеевна с удовольствием поправила бейсболку на Оськиных волосах.
— По Ос е ньке и шапка…
…А другой новогодний подарок, неожиданный и чудесный, сделала Оське и маме судьба. Прилетел домой отец!
Он вернулся не насовсем, а лишь на две недели, чтобы продвинуть какие-то дела и решить какие-то вопросы в пароходстве. Потом он должен был опять улететь в порт Росарио-де-Санта-Фе, где томился в аргентинском плену ни в чем не виноватый “Соловьевск”. Судьба теплохода должна была решиться к весне и тогда уж папа окончательно вернется домой. Но даже и эти две недели были сплошным праздником. С елкой, с гостями — папиными друзьями, с прогулками по городу, который наконец оттаял, потому что со Средиземного моря пришел теплый циклон. Ветер теперь пах лимонами, а на газонах проклевывалась зелень.
За столом папа своим баритоном пел любимые песни: “Море шумит”, “В ненастный день у мыса Горн”, “И все-таки море останется морем…”
Мама в эти дни расцвела, а то ведь была похожа на девочку из кино о блокадном Ленинграде.
Лишь последний день папиного отпуска был грустным. Но тут уж ничего не поделаешь.
В середине дня мама поехала провожать отца в аэропорт. Оську уговаривали остаться. Он уговорился довольно быстро, потому что не любил проводы — в них никакой радости, лишь томление и скрытые слезы.
— Лучше сходи к своему Ховрину, — посоветовала мама. — Ты за все каникулы не был у него ни разу.
Оська послушался и побежал.
Он позвонил. Услышал, как Ховрин сказал через всю квартиру:
— Толкайте, не заперто!
Вот новости! А еще пистолет держит в ящике…
В квартире было не прибрано. Куртка Ховрина упала с вешалки и лежала на полу. Оська повесил ее. Вошел к Ховрину. Были задернуты шторы. Ховрин сидел спиной к Оське у включенного компьютера. Не оглянулся.
Оська сразу сказал:
— Ховрин, что случилось?
Он не стал угрюмо молчать и томить Оську.
— Мама умерла.
Оська где стоял, там и сел на пол.
Так они сидели с минуту.
Оська встал, подошел, обнял Ховрина сзади, уткнулся подбородком в обтянутое свитером плечо.
— Когда?..
— Девятый день сегодня…
— Господи… И я ничего не знал.
— Я подумал: пускай будешь помнить ее живую. А похороны… успеешь еще в жизни наглядеться на это дело. К тому же праздник у тебя, отец приехал…
— Ну и что? Я бы… — И вдруг Оська почувствовал бесполезность слов.
Ховрин высвободил плечи, грудью лег на стол, обхватил затылок.
— Она сразу. От сердца… Я пришел, а она сидит, глаза прикрыты, наушники на ней… Я окликнул раз, два и вдруг понял… Наушники снял, а в них еще музыка, Семнадцатая соната Бетховена, ее любимая… Теперь каждый день слушаю и думаю: на какой же ноте это случилось?
Оська переминался у него за спиной.
— А почему в “Посейдоне” объявления не было? Я каждый день газету видел, но там ничего… Обычно ведь печатают: “Выражаем соболезнование…”
— Я не стал давать. Зачем? Что это изменит…
“Небось, чтобы я не увидел”, — подумал Оська. Он шагнул назад, зацепил пяткой пустую бутылку, она укатилась к дивану, звякнула о другую.
— Ховрин… а ты на работу-то ходишь?
— Я отпуск взял.
— И теперь сидишь и пьешь? — Это у Оськи получилось без укора, с опаской.
— Иногда.
— Ничего себе “иногда”… Везде бутылки…
— А что прикажешь делать?
— Я не знаю…
Что бы он делал, если бы такое… с мамой… — Оська перепуганно вцепился в шарик под свитером. Потом все-таки сказал:
