— Медаль! Старинная!
— Ну да! Он ее здесь нашел, среди камней… Ось, может, это та, которую выбросил Даниэль?
— Значит, ты читал про Даниэля?!
— Да! Тетя Зоя из всех газет с зимы вырезки делает, сшивает в книжку… Я сразу понял, что это тот самый Даниэль, про которого Сильвер рассказывал! Который там, у него…
— Ты его теперь не узнаешь. Сильвер ему руку с ключом сделал. И вообще… как бы оживил его…
— Ось, сходим к Сильверу?
Это был не только о Сильвере вопрос. Это было: “Мы ведь больше не потеряем друг друга?”
— Конечно, сходим… Твои кроссовки до сих пор там у камина стоят. Я их принес с обрыва, и Сильвер не убирает. Он говорит: “Мне кажется, желтенький все равно когда-нибудь придет. Потому что… — говорит, — у него сердце такое…
— Какое?
— Ну, хорошее… говорит…
Норик опять поцарапал пятками сандалет камень.
— Вообще-то… сердце у меня как раз не очень. У меня порок…
Оська притих. Зябко стало.
В детском саду, в который когда-то ходил Оська, была девочка Галя Золотайко, и говорили: “У нее порок сердца”. Тихая такая девочка, ребята знали, что ей бегать и прыгать нельзя. Все в догонялки или в мяч играют, а она в уголке с куклой… Потом ее увезли в больницу, а через месяц ребята узнали, что Гали больше нет… Оська тогда думал, что не “порок”, а “порог”. Такой порог, за которым сердце останавливается…
— И я, придурок ненормальный, потащил тебя на Цепь… — тихо сказал он. — Зря Сильвер не выдал мне линьков, болвану…
— Да при чем здесь ты!! Я же сам… А если бы мы не полезли, ничего бы и не было. И с Сильвером не познакомились бы… и вообще…
“Не подружились бы”, — мысленно закончил Оська.
…Они говорили еще целый час. О том, как жили зимой, о Сильвере, о Даниэле, о Ховрине. Разглядывали медаль…
— Норик! А почему ребята зовут тебя “Чип”? — вспомнил Оська.
— Потому что я сам так сказал. Они даже еще и не знают, что я Норик. Иначе бы они точно откликнулись на твое объявление…
— Но почему — Чип?
— Меня многие так зовут. Это сокращенно от “Чиполлино”. Потому что голова-луковица…
— Никакая не луковица, — проворчал Оська. — И “Норик” — лучше…
— Да они ведь не дразнятся! Это просто как имя. Как “Мамлюча”, как “Вертунчик”. Они даже наоборот… чуть ли не героем меня считают… За то, что отбивался тогда от “малосольных” так отчаянно… И еще я им про Цепь рассказал, они сразу поверили… Знали бы они, какой я герой на самом деле…
— А чего? — буркнул Оська. — Ты такой, как надо…
Они договорились встретиться завтра. После уроков, здесь же, на бастионе. И на всякий случай, чтобы не теряться больше, решили обменяться адресами. У Оськи была с собой шариковая ручка-брелок. Он зашарил по карманам в поисках бумаги. Достал мятый листок.
— Нет, на нем нельзя… — Это было направление к окулисту, которое дал школьный врач Андрей Гаврилович.
Оська написал адреса Норика и свой на полях газеты “Посейдон Ньюс”, оторвал полоску, спрятал. Все газеты отдал Норику.
— Пускай ребята читают.
И они разбежались
Оська прыгал вниз по ступеням, заталкивал на ходу в нагрудный карман медицинскую бумажку… Затолкал, замедлил шаги, задумался. А ведь завтра в школе могут спросить: был ли у глазного врача?
Конечно, можно соврать, что пришел, а приема там нет. Но как-то не хотелось примешивать вранье к радости от встречи с Нориком. Да и темная полоска — вот она, опять маячит перед глазами. Не очень беспокоит, но и… не радует.
И трудно разве заглянуть в поликлинику? Недалеко же…
2
В поликлинике было прохладно и пахло как в аптеке. Девушка в окошечке регистратуры глянула в Оськину бумажку.
— Иди с этим направлением прямо к доктору, к Фаине Аркадьевне, в десятый кабинет. На второй этаж.
Оська всегда готов был к худшему, думал: у кабинета очередь. Оказалось — никого. Стукнул в дверь, приоткрыл, сказал:
— Здрасте…
Врачей было двое.
За столом — крупная дама с высокой бронзовой прической. Несомненно, Фаина Аркадьевна, потому что второй был мужчина. Сухонький седой старик. Он занимался необычным для врача делом: обвязывал шпагатом что-то квадратное, плоское, обернутое желтой бумагой. Наверно, портрет или картину.
— Фуражечку-то сними, — утомленно напомнила Фаина Аркадьевна. — В школе разве не учили?.. Что у тебя?
— Ой… — Оська сдернул бейсболку. — У меня вот…
Докторша глянула в мятый листок.
— Где ты его так изжевал… О скар Чалка. Ладно, пошли. Андрей Гаврилович звонил про тебя. Почему сразу не явился?
— Я не знал, что надо сразу… — И подумал: “Вот счастье, что пришел. Как бы завтра оправдывался?”
Они вошли в полутемную комнату. И началось. Сперва расспросы, потом: “Посмотри на эту лампочку… Левым глазом… Правым… Ты не знаешь, где левый, где правый?.. Не жмурься… Не дергай головой!”
— Она сама дергается! Такая резь!
И правда, глаза резало от острого луча, бьющего прямо в зрачки. И слезы градом.
— Что за нежности! Не дошкольник… — Она встала, открыла дверь. — Владислав Евгеньевич! Не могли бы вы на прощанье дать небольшую консультацию?
— Если небольшую… Так сказать, прощание-завещание…
— Ой! Я не это имела в виду. Я… дело в том, что здесь какой-то непонятный случай. Такое впечатление, что этот… Чалка просто морочит всем голову…
— Ничего я не морочу, — сказал Оська ей в спину…
Фаина Аркадьевна вышла, стала говорить за дверью неразборчиво. Потом позвала:
— Иди сюда, загадка природы.
Старый Владислав Евгеньевич был ну в точности Айболит. Или доктор из фильма-сказки “Приключения желтого чемоданчика”. Бородка клинышком, бодрый взгляд. Он сел посреди комнаты на стул, поставил Оську перед собой. Тот моргал и сердито вытирал слезы. Владислав Евгеньевич взял его за кисти рук.
— Итак, Оск а р… Ты Ося, да?
— Да.
— Повтори, Ося, все вышесказанное. Темная полоска периодически возникает у тебя перед глазами. Так?
— Так… Она не всегда перед глазами. Я глаза отведу, а она остается там, где была… ну, как бы перед грудью. Я уже объяснял. Будто темный шнурок натянут от козырька до пупа… до пряжки. Вот так, — ребром ладони Оська провел от лба до пояса.
— Понятно… То есть не совсем, но… давай дальше. Подробнее.
— Иногда она двоится. Это если вдаль глядеть. А если прямо на нее, то одна…
