— Балда! — Он отцепил палец. Резинка хлопнула Оську по животу. Оська подскочил.
— Ховрин! Ты что-то придумал?!
— Я придумал, что сейчас ты уберешься с глаз и не появишься у меня до завтра!
— А ты?
— А я… черт с тобой, я позвоню кое-куда, проконсультируюсь… и вообще. Да ты чего сияешь-то? Все равно шансов никаких… Ты пойми: если даже на судне обнаружат арестованных, если доставят на берег, потом их все равно выдадут властям Федерации.
— А как же политическое убежище?
— О-о-о! Дипломат! Министр иностранных дел!.. Брысь! А то сам будешь искать убежище!
— До завтра!..
Оська выскочил в прихожую. Сердце радостно колотилось. Ховрин, когда начинал какую-то “раскрутку”, обязательно говорил: “Никаких шансов”. А сам уже — как взведенная пружина…
Оська нащупал босыми ступнями снятые у порога сандалеты… и оглянулся на приоткрытую дверь комнаты. Отодвинул сандалетку пальцем. Притих. Все притихло — снаружи и внутри.
У двери была прибита вешалка. На ней, кроме куртки и плаща, висела с зимы потертая шубка Анны Матвеевны.
Раньше было бы немыслимо то, что Оська сделал сейчас. Он хлопнул входной дверью, вернулся к вешалке… Ховрин узнает — не простит. Но… отчаянное желание знать, что будет дальше, словно сдвинуло Оську в другое пространство — где всё как сон. Продолжение того сна. Оська просто не мог уйти. Он тогда… словно предал бы Норика.
Абсолютно бесшумно, гибко, стремительно Оська скользнул за шубку. Присел за ней на высокой полке для обуви. Вдохнул запах саржевой подкладки и меха. Вдохнул обморочную тревогу…
В комнате Ховрина сперва было тихо. Потом — щелк — он снял трубку. Аппарат был старый, с диском, диск зажужжал.
— Пункт досмотра? Зинченко на вахте?.. Юра, ты очень занят? Отпросись на десять минут, выйди на улицу, позвони с автомата…
Потом Ховрин минут пять ходил по комнате — в такт ударам Оськиного сердца. Резко затарахтел звонок.
— Да, я… Юра, ты слышал о теплоходе “Согласие”? Ну да, тот, что переделали из траулера… Контейнеры возит? Ну, контейнеры само собой, но, говорят, не только… — И Ховрин вдруг заговорил по-английски.
Оська учил английский со второго класса. И неплохо учил. Но сейчас разбирал лишь отдельные слова. Смысла уловить не мог совершенно. Пока Ховрин вдруг снова не высказался на привычном родном языке. Так высказался, что у Оськи будто кипятком обдало уши.
— … Туда их и еще раз!.. Ну, а может быть, это даже лучше? Меньше начальства, меньше запретов. Имеете же вы право на инициативу!.. А если… Да знаю, знаю! У тебя погоны, у меня голова… Вспомни, что говорил в “Последней гранате” наш добрейший шеф-командор Дмитрич: “Выдернул чеку — швыряй”… Нет, Юрочка, в том-то и дело, что я уже, кажется, выдернул… Извини меня, сентиментального дурака, я уже очень большой мальчик, но я знаю, каково без мамы… Что? Нет судна? И это — самая главная проблема? Вы же имеете право просить любое ведомство выделить вам плавсредство для экстренной операции. Куда пошлют?.. А!.. Гриша Остапчук не пошлет.. “Кто-кто”! Капитан “Маринки”!.. Даже выход оформлять не надо, она за бонами, у пирса Ковалевской базы… Ну, вот именно, парусная прогулка. А что? Всегда можно сказать: для маскировки и конспирации… Не угонится? Она при ровном ветре дает до пятнадцати узлов, а та старая калоша не выжмет больше десяти… Ну и что же, что гафельная! Шхуна “Америка” тоже была гафельная, а стала легендой… Вот именно, тоже станете легендой, если все окажется правдой… Ну да… Сколько у тебя человек?… Знаю, помню… Да, понял, в двадцать один ноль-ноль…
Трубка — щелк!
Неужели это случится? Может, опять сон?
То, что сейчас — не сон, стало ясно немедленно. Ховрин шагнул в прихожую, откинул шубку, взял Оську за ухо.
— Ай… Ой…
— “Ой” будет чуть позже, — неласково пообещал Ховрин. — А пока скажи: какой ты к черту шпион, если, прячась, оставляешь у порога обувь?
— Я… уй!
Ховрин за ухо ввел его в комнату.
— Итак…
— Что… — просопел Оська, ежась и переминаясь. А в душе была музыка. Потому что Ховрин начал делать это . А раз начал — не отступит, надо знать Ховрина.
— Подслушивал?
— Я не хотел… Это само получилось.
— Тебе не кажется, что твое поведение — громадное свинство? — вполне сердито спросил Ховрин.
— Не кажется, а на самом деле Я понимаю, — покаянно сообщил Оська. Голова ниже плеч, пятки врозь, коленки вместе, пальцы суетливо мнут юнмаринку. Все как полагается у отчаянно виноватого пятиклассника. То есть уже шестиклассника…
— Скажи еще “я больше не буду”.
— Я больше не буду!
— Не поможет… По-моему, за тобой давний должок, еще с осени… — Ховрин взял со стола линейку. — Кажется, пришло время…
— Ладно! — радостно согласился Оська. — А потом возьмешь меня с собой?
— Че-во?.. Куда?!
— На “Маринку”.
Ховрин с пистолетным щелчком положил линейку. Крепко взял Оську за плечо. Пальцами вздернул его подбородок.
— Сейчас ты пойдешь домой. Или гулять. И помни: если хоть одному человеку… не только человеку, а даже воробью или бабочке ты пикнешь о том, что слышал здесь… это принесет массу бед многим людям. И ты забудешь сюда дорогу.
Но и эта суровость не сломила Оську
— Мне обязательно надо с вами!
— Да ты соображаешь, о чем просишь?
Оська освободил плечо. Сел на корточки, обнял коленки. Глянул на Ховрина, как малыш на дерево.
— Ховрин, разве я прошу? Я тебя молю изо всех сил! Без меня у вас ничего не выйдет.
— Это почему?!
— Не знаю. То есть я знаю, но не могу объяснить… А если пойду с вами, принесу удачу. Я вас к ней приведу! Я… Даниэль…
— Господи… кто?
— Я Даниэль! У меня перед глазами ватер-штаг!.. Ну, считай, что это такая примета! Моряки же верят в приметы!… Может, у меня это главная цель!
— Рыбачий Сад, улица Яблочная, дом один. Главного врача зовут Евгений Кузьмич…
— Издеваешься… Ховрин! Ты же сам сказал: это просто парусная прогулка! Ну не будут же они с теплохода стрелять по яхте! А на “Согласие” я не сунусь! Даже на палубу “Маринки” не высунусь, буду сидеть в рубке как мышь! — В этот момент Оська верил, что так и будет. — Ховрин, я же не за себя прошу! Просто без меня у вас ничего не выйдет!
— Встань… Идиотизм какой-то… Тебя все равно не пустят родители.
— На парусную прогулку? С Ховриным? С тобой хоть в Антарктиду!
2
Конечно, Оську отпустили. Мама давно была знакома с Ховриным. Папа не знал его лично, однако наслышан был о знаменитом Оськином друге.
