— Чего приперлись на чужое место?
— А оно ваше? Вы его купили?
— А, может, ваше? Мотайте отсюда за свою Лаб… таб… Лабораторную балку!
— «Лаб-баб»! Говорить научись, косоротый!.. Бегите сами за свой Пятый бастион, пока не догнали!
Шел обычный дележ территорий. Как на всем белом свете.
Вообще-то земли были поделены. В основном. Ребята из кварталов у Малахова кургана, Ушаковой балки и Аполлоновки обычно собирали трофеи на линии обороны от Третьего бастиона до Килен-бухты. То есть на Корабельной стороне (мало им этого, что ли?!). Потому и назывались «корабельщики». Во владении мальчишек и девчонок Артиллерийской слободки и прилегавших к ней улиц были Пятый и Шестой бастионы, редут Шварца, люнет Белкина, батарея Шемякина, траншеи у кладбища. В общем, все, что находилось у правой части оборонительной линии. Поскольку Артиллерийская слободка была там главным поселением, юных жителей этих мест именовали «пушкарями».
Земли от Центральной балки до Пересыпи, посреди которых возвышался Четвертый бастион, были ничейными. Значит, спорными. То есть вообще-то они считались «городскими». Но жителей в центральной части города было мало. Ребят среди них — и того меньше. Их жиденькая ватага не могла, конечно, отстоять свои права. Ладно хоть, что их не прогоняли. Но и во внимание не принимали. И как во всей мировой политике, территория слабенького и малолюдного государства стало предметом дележа и полем вооруженных конфликтов для более сильных соседей.
Компании «корабельщиков» и «пушкарей» время от времени сходились у Четвертого бастиона, и тогда начинались разговоры, подобные нынешнему:
— Чего приперлись-то? На ваших дистанциях и так добра не меряно! Руки загребущие…
— А вы у себя уже все выковыряли? На кладбище покопайтесь, вам покойнички кой-чего поотрывают!
— Мы вам сами сейчас поотрываем! — пообещал Поперешный Макарка. И плюнул под ноги.
— «Пушкари», «пушкари», пальцем ж… подотри! — сказал с той стороны похожий на растрепанного воробья мальчишка.
— Корабельщики в ответ: «Обоср… мы весь свет», — сообщил знакомый с Пушкиным Фрол. Не пожалел Александра Сергеевича ради красного словца.
— Щас мы вам покажем, где свет, а где его нет, — спокойно пообещал худой длиннорукий парнишка с курчавой башкой. Видно, предводитель.
Женя Славутский рядом с Колей тихонько вздохнул. Вот уж кому не хотелось драться, так это Женьке. А Коле разве хотелось?! У него противно стонало в животе и обморочно пустело под сердцем. А куда денешься?
Длиннорукий деловито спросил:
— Ну, чего? Стенка на стенку? Или сделаем выставку?
«Выставка» — это когда с каждой стороны выставляют по одному бойцу. Чей боец победит, те и остаются на завоеванной территории. А противники отступают. Конечно, их отступление не похоже на бегство, они покидают спорную территорию с достоинством, оглядываются и обещают в следующий раз намылить своим недругам транцы. Но на сей раз уходят — таков неписаный закон.
По такому же закону полагалось выставлять для схватки «поединщиков» примерно равных по росту и силе.
Фрол сказал с коротким зевком:
— Давайте выставку. Чего всем-то мордоваться, у нас малой… — И кивнул на Савушку.
— У нас и того мельче, — сказал командир «корабельщиков». В его шеренге стоял «шкертик» лет шести, в громадных, аж «до самого пупа» сапогах и просторной рубахе. У него была круглая коротко стриженная голова, любопытные глаза и широкий улыбчивый рот.
А еще был среди «корабельщиков» мальчишка с рыжими локонами и веселыми бесстрашными глазами. Ростом с Колю. Они уже несколько раз переглянулись, и Коля обреченно почуял — это его судьба.
Мальчишка был отчаянно похож на всадника, который осенью мчался за поездом. И теперь он смотрел на Колю, как на знакомого. С насмешливым прищуром.
Длиннорукий спросил его:
— Буньчик, пойдешь?
— Как скажешь, — беззаботно отозвался рыжий (вернее, золотоволосый) Буньчик. Шагнул вперед и опять уперся взглядом в Колю. Тот заставил себя смотреть в ответ прямо и без боязни.
Буньчик прищурил один глаз. Спросил Колю:
— Ну, как? Будешь?
— Кольчик, давай, — ласково сказал Фрол.
Ему, Тимберсу окаянному, чего? Конечно, «давай»! А зачем? У Коли ну ни капельки злости к этому Буньчику нет! Наоборот… Им бы подружиться, а в спину говорят «давай»…
Вот так и солдаты, которые в мирное время могли бы стать друзьями, на поле боя кидаются друг на друга, потому что командиры отдали приказ…
А ради чего кидаться-то? Ради вот этого куска земли, на котором всем хватает места? Ради того, что на тебя смотрят «боевые друзья»? Ради того, чтобы не назвали трусом? Вот ведь жизнь какая — не хочешь, а идешь…
Коля встал перед Буньчиком.
Тот смотрел все так же прищуренно. Потом сказал:
— Где-то я тебя видел…
— А уж я тебя как видел… Сказать — не поверишь, — с грустной ноткой усмехнулся Коля.
— А ты скажи!
— Обойдешься! — Надо было как-то разозлить себя. Ведь сердце-то совсем непонятно где, а коленки жидкие, как кисель.
— А по мо не на? — жизнерадостно спросил Буньчик. Это означало «а по морде не надо?»
— А по жо не хо? — с последними остатками мужества выдал ответ Коля. В полном соответствии со стилем и нравами «пушкарей» и «корабельщиков» (слышала бы Тё-Таня).
Буньчик толкнул его ладонями в грудь. Не сильно. Коля откачнулся, но не отступил. За ним стояли «пушкари», смотрели на него как на крепкую надежду. Коля кулаком слегка двинул Буньчика в плечо. Конечно, это была лишь разминка. Сейчас будет нешуточный ответный удар. Но…
Буньчик не бил в ответ. Не смотрел на Колю. Смотрел мимо него, вытянув шею и округлив глаза. Потом отчаянно крикнул:
— Не смей!
Коля рывком оглянулся.
Сзади, правее шеренги «Пушкарей», от бруствера в ров спускалась разбитая каменная лесенка. На верху ее сидел на корточках «шкертик» в громадных сапогах. Он улыбался. Он только что пустил с ладоней по лесенке свою тяжелую находку. Ржавый серо-коричневый мяч, дюймов пяти в диаметре, неспешно прыгал по косым ракушечным ступеням. При каждом скачке раздавалось негромкое «туп…», «туп…», «туп…». Слышно было отчетливо, потому что наступила глухая тишина. Чем литое ядро отличается от круглой артиллерийской гранаты, знал каждый. Наверно, кроме «шкертика». На ржавом шаре мелькала крупная черная дырка.
Коля все видел очень замедленно. Каждая секунда растянулась в минуту.
Туп… Туп… Туп…
Внизу под лесенкой валялся сброшенный с лафета ствол чугунной карронады. Точно на пути у «мячика». Ракушечник — не очень твердый, а когда металлом о металл…
