— Можно уже и домой. Обратный путь короче, потому что без задержек…
— Ага… Только давай еще посидим.
Сидеть было хорошо. Коля прислонялся к камню затылком и смотрел на обрывы. Солнце давно уже перевалило свою верхнюю точку и наклонными лучами освещало скалы из-за ломаной кромки. От камней, торчавших в слоях известняка, падали на желтые отвесы косые тени. Они были похожи на синие перья. Частые и словно приглаженные в одну сторону взмахом неслышного ветра.
— Саша, смотри, сколько синего на желтом…
— Чего?
— Я про тени… Они же синие. И вон их как много. По всем скалам…
— Ой, правда. Я раньше не замечала…
— Наверно, это не всегда, а только в такой вот час… Смотри, похоже, что вот-вот все кругом станет синее.
Правда, казалось, будто высоченные берега захлестывает бесшумный ультрамариновый листопад.
— Саш… Я понял!
— Что?
— Это та самая Синекаменная бухта! Где прятался «Македонец»!
— Ой… да ну…
— Что «да ну»! Смотри сама! Место здесь как раз для такого парусника. Вход в бухту узкий, тендер уйдет вон туда за поворот, с моря и не заметишь! А он ведь может осторожно, даже на веслах… Люди гадают: «Где, где эта Синекаменная бухта», а она у всех под носом!.. Ну, скажи опять: «Выдумщик».
Саша сказала не так:
— Если она та самая, то должен быть подземный проход. А где?
— Мало ли где! Небось тут немало всяких дыр среди камней… — И Коля опять обежал глазами обрывы. И зацепился глазом за знакомый камень-качун. Тень под ним… да, она была особенно густой! Под самым камнем — даже не синяя, а черная.
— Я сейчас! — Коля рывком прогнал из ног усталость, скачками пересек пляж. До качуна было саженей пять. Коля по каменным выступам ринулся вверх (хорошо, что босиком, ноги не скользят!).
Качун торчал не прямо над пустотой, а над узким известняковым выступом. Тот был, словно нижняя губа, а качун — верхняя. Когда он, покачиваясь, опускался, то как бы замыкал щелястый рот. Понятно, что в этом «рту» лежала самая густая тень.
Коля лег на «нижнюю губу» животом. Верхняя нависла над ним, почти коснулась спины.
— Сашка, смотри, чтобы какой дурак не прыгнул сверху! — И добавил про себя: «… а то как гусеницу».
— Коленька, не надо-о!
«А-а-о-о…» — разнеслось меж обрывов.
— Не бойся, я быстро!
И опять задергал ногами, ввинтился в темноту.
Он правильно догадался! Каменный «рот» не смыкался вблизи, за ним начиналась «глотка». Этакая округлая щель длиной в аршин. А потом небось и расширяется!
Но из черноты тянуло холодом и такой жутью, что Коля понял: соваться одному — себе дороже. Сбивая на животе рубаху, он выбрался на солнце. Спрыгнул на уступ ниже каменных губ.
— Саш, иди сюда!.. Прихвати мою сумку и башмаки, чтобы не возвращаться!
Саша послушалась. Скоро она часто и пугливо дышала рядом.
— Ты какой-то… совсем не думаешь, да? Суешься, куда не надо! А если он качнется!
— Разве он сам по себе качается?
— А вдруг!
— Такое «вдруг» не бывает… Саша, там проход. Я видел, вот Ей-Богу! Наверно по нему и ушел Новосильцев с матросами.
— Ну и пусть ушел. А ты не ходи! Страх такой…
— Опять?.. Да ладно, не пойду. Это же надо готовить специально, потому что тут должна быть экспедиция.
— Чего там искать-то? Они все равно давно ушли.
— А если как раз там закопали флаг и журнал… и золото?
— Да ну тебя! А если сгинешь там?.. Колька, не вздумай! А то я тете Тане скажу, пусть она тебя взгреет! Вот!.. И можешь меня потом хоть со свету сжить.
Конечно, никому она ничего не скажет. Но вся изведется от страха. Или (что еще хуже!) полезет следом, не отступится. А разве это девчоночье дело!
Коля засмеялся как можно беззаботнее:
— Да пошутил я, никуда не полезу. Что там делать-то? Только шишки набивать. Да еще скелет какой-нибудь под ноги попадется…
— Ой, страх какой!
— Ты снова? Ну, все! Подставляй нос.
— Я больше не буду.
— Подставляй, подставляй! — Коля с самым беспощадным видом сложил пальцы для щелчка. — И стой крепче, не слети вниз…
Саша покорно опустила руки. Зажмурилась. Конопушки сбежались на боязливо сморщенной переносице. Коля… коротко вздохнул, вытянул трубкой губы и, ужаснувшись тому, что делает, чмокнул Сашу в загорелую щеку.
Она широко открыла глаза:
— Ой…
У Коли колотилось сердце. В ушах стоял комариный писк.
— Зачем ты… — шепотом сказала Саша. Густой румянец смешался с загаром.
— А что… — сипло сказал Коля. Он смотрел на свои босые ноги.
— Это же… так нельзя…
— Отчего же нельзя… если…
— Что… если… — Саша опустила лицо. Кажется она не очень рассердилась.
— Если… ты мне нравишься, — выговорил Коля с последними остатками смелости.
— Ну… и все равно. Это нехорошо.
— Отчего же нехорошо?
— Потому что… это лишь большие так делают. А мы ведь…
— И не только большие. Такие, как мы, тоже. Только не говорят другим.
Она чуть-чуть (или показалось?) улыбнулась, не поднимая ресниц:
— Откуда же ты тогда знаешь? Если не говорят…
— Ну… иногда все же рассказывают. Только редко.
— Это самые бессовестные болтуны. Фрол, небось…
— И не Фрол вовсе! Мне один взрослый знакомый признался про себя. Американец…
Саша вскинула глаза. В них даже слезинки блеснули. И горький упрек: «Ну, ты уж совсем…»
— Да правда же! — Коля отчаянно перекрестился, вскинув лицо к небу. — Пусть меня бомба разорвет, если вру!.. Его зовут Сэм. То есть Сэмюэль. Он турист. Я водил его по городу. А он вспоминал свое детство… Ты послушай!
НИТЬ ОТ ВОЗДУШНОГО ЗМЕЯ
Это случилось за две недели до прогулки в Херсонес.
В то утро ждали туристов сразу с двух пароходов — английского и американского.
Английский «Ройал стар», своим рангоутом похожий на фрегат, уже четвертые сутки торчал на Северном рейде, у входа в Сухарную бухту, но до сих пор с него никто не сходил на берег. Городские власти всех рангов терпеть не могли англичан и привычно чинили экипажу и пассажирам всякие препятствия. То, будто бы, неправильно оформлены карантинные документы, то не в порядке судовые бумаги, то что-то неладно с паспортами пассажиров. Придирки, надо сказать, часто были несправедливы. Но что поделаешь, такое отношение к сынам Альбиона сохранилось в городе со времен осады. И не потому, что были они тогда врагами, а потому, что, не проявляя большой доблести в ратных делах, чванливость демонстрировали сверх меры…
