Светлана встала.
— Я в командиры не просилась. И в соседки к Бегунову не просилась. Пусть Бегунов сам говорит.
— Хорошо, пусть, — согласилась Анна Борисовна. — Говори, Бегунов.
Что говорить? Опять доказывать одно и то же?
— Я уже говорил.
— Мы пока ничего не слышали, кроме грубостей. Может быть, ты объяснишь своё поведение?
— Я вырвал свой альбом. И я не грубил, я про неё сказал.
— А ты не мог не вырывать, а сказать спокойно, чтобы она отдала.
— Будто она понимает! — крикнул Витька Воробьёв. — Она как обезьяна!
— Она дразнилась!.. Сама виновата! — зашумели мальчишки.
— Ти-хо!
— Разрешите, я скажу, — попросил Володя Полянский. И, не дожидаясь ответа, вышел к столу.
Высокий, в отутюженном чёрном пиджачке, подтянутый и какой-то слишком взрослый. Вальке он не нравился. Казалось, что Полянский считает себя умнее остальных и в класс ходит только по необходимости. Говорят, он занимался в драмкружке Дворца пионеров и даже по телевидению выступал. Может быть. Валька не знал.
— Бегунову трудно говорить. Не все умеют говорить, когда волнуются, — сказал Полянский, поглядывая исподлобья на класс.
— Ты зато умеешь, — хихикнула Эмка Викулова.
— Я умею… Я хочу сказать про Бегунова. Получается, будто он какой-то преступник. И в том виноват и в этом. А тут всё просто. Лагутина схватила его альбом. Она знала, что Бегунов не хочет, чтобы альбом смотрели, но схватила… Вот Викулова говорит, что ребята силой пользуются. Это неправда. Бегунов не сильный. И он не дрался, он просто альбом вырвал, чтобы она не смотрела. Даже Юрий Ефимович не стал смотреть, когда Бегунов сказал, а она…
— Постой, постой! — Анна Борисовна встревоженно взглянула на него, а потом на класс. — При чём здесь Юрий Ефимович?
— Сегодня же рисование было.
— Ну и что?
Володя почувствовал, что, кажется, сказал больше, чем нужно.
— Ну и вот… Бегунов попросил не смотреть альбом, и Юрий Ефимович не стал.
— И двойку поставил, — язвительно сообщила Викулова.
— Ябеда, — сказал Кольчик.
— Кто ябеда? Всё равно Юрий Ефимович записку написал!
— Викулова, постой. Какую записку? В чём дело?
— Ну, простую записку. Потому что Бегунов как заорёт: «Не имеете права!»
Анна Борисовна ладонями потёрла щёки.
— Так… — тихо сказала она. — Я просила Юрия Ефимовича быть вашим классным руководителем. Сегодня утром он почти согласился. Хорошо же вы его встретили…
Хотелось есть, но возиться с печкой или плиткой не хотелось. Валька поставил на клеёнку сковородку и стоя жевал холодную жареную картошку без хлеба. Всё равно, лишь бы притупился голод.
Он не включал свет, хотя в кухне стало совсем темно. В окнах стояли сумерки. Ветер притих, но мороз остался.
В коридоре грохнула дверь, и через секунду с клубящимся холодом кто-то маленький ввалился в кухню.
— Валька! Ты дома, Валька?
Андрюшка.
— Ну что? — сказал Валька.
— Можно, я включу свет?
— Я сам. — Он давнул кнопку выключателя. Андрюшкина шуба засияла блёстками инея и начала окутываться паром.
Андрюшка стянул косматую шапку и сообщил:
— Мы сегодня штурм начинаем. Придёшь?
— Какой штурм?
— Крепость будем брать. Я же рассказывал.
Счастливый он человек, этот Андрюшка. Будет штурмовать сегодня снежную крепость, нет у него других забот. Глаза блестят, и щёки розовые от мороза.
— В такой-то холод, — сказал Валька.
— Когда бегаешь, никакого холода нет, — возразил Андрюшка и немного опечалился. — Ты не придёшь, да?
— Я не могу.
— Не можешь…
«Не до крепости мне», — хотел сказать Валька. Но сказал:
— Я правда не могу. Мне в школу ещё надо. Я, может быть, завтра приду, Андрюшка.
— Ну хорошо. Завтра. — Он помолчал и добавил: — Часов на крепости нет. Плохо это.
— Ладно…
Он закрыл за Андрюшкой дверь. Дома было до тошноты тихо. Отец, как всегда, задержался в техникуме, у мамы — профсоюзное собрание.
Интересно, заходил ли с запиской Сашка? Если заходил, всё равно никого не застал. После классного собрания Бестужев ещё раз пробовал подойти к Вальке. Валька сказал:
— Пошёл к чёрту.
На этот раз, кажется, Бестужев крепко разозлился…
Валька глянул на часы. До семи ещё почти час. Совет дружины в семь. Равенков сказал: «Здесь мы ничего не решим. Не отряд, а базар какой-то. Сами хуже делаете. А ты. Бегунов, придёшь сегодня на заседание совета. Ясно?» И он взглянул на Анну Борисовну.
«Правильное решение, — сказала она. — По крайней мере, там ребята, у которых есть чувство ответственности».
А у класса чувства ответственности нет. Собрание кончилось тем, что мальчишки переругались с девчонками, а про Вальку и про дисциплину говорить никто не хотел.
У Бегунова чувства ответственности тоже нет. Он оторвался от коллектива, нарушил школьную дисциплину, оскорбил нового классного руководителя, а потом завуча, вину свою не осознал и извиняться не захотел.
Часы на стене стучали сухо и отчётливо. Это были большие старинные ходики. Валька посмотрел на них, принёс лист ватманской бумаги и достал тарелку, чтобы вычертить по ней циферблат крепостных часов. Тарелка выскользнула и грохнулась на пол.
Валька постоял, потом задвинул ногой под стол черепки, оделся и вышел из дому.
В чистом тёмно-синем небе светилась россыпь звёзд. Среди этой россыпи дрожала золотая капля. Валька знал — это Юпитер. Совсем недавно он снова смотрел на него в Сашкин телескоп. Видел светлое зеркальце планеты и четыре точки спутников. Совсем недавно… Эх, Бестужев…
Школа работала в одну смену и по вечерам делалась непривычно пустой.
Лестница была полутёмной и гулкой. Валька поднялся на второй этаж. Плафоны в длинном коридоре горели через один, и стоял полумрак. Только открытая дверь пионерской комнаты в конце коридора ярко светилась. Валька пошёл туда, и справа, в чёрных стёклах, двигалось его тёмное отражение.
Часы показывали без двадцати семь.
В пионерской был только один мальчишка. Маленький, но с двумя нашивками. Видимо, четвероклассник. Он стоял у тумбочки с барабаном и щёлкал по нему пальцем. После каждого щелчка над барабаном поднималось облачко пыли.
Когда Валька вошёл, четвероклассник вздрогнул и обернулся.
«Знакомое лицо», — подумал Валька. — На кого он похож?
