— Нет, не все равно… Я же не давал обещания… Вообще-то давал. Я в пионерскую комнату пришел, когда никого не было, за знамя взялся и шепотом рассказал обещание… Но это ведь не считается?
— Если всерьез давал, то, по-моему, считается, — сказал Кирилл. — Ну, лежи, Петька. До завтра…
Прежде чем идти домой, Кирилл позвонил с автомата:
— Мама? Это я… Ну, я понимаю… Мама, ну такие дела были! Бывают же уважительные причины. Мам, ты сперва послушай! Даже преступникам последнее слово дают… Ну ладно, ну хорошо, я согласен, хоть кочергой… Я специально у Деда попрошу… А его-то за что? Он хороший!.. Нет, мамочка, не надо, без велосипеда я помру… Антошка уже спит?.. Как это не мое дело? Как укачивать — так мое, а спросить нельзя, да?.. Ладно, еду. Да, да, немедленно!..
Дома Кирилл узнал, что он — лишенное совести и благородства чудовище, у которого одна цель: довести до погибели родителей. И самое ужасное, что, сведя в могилу отца и мать, он оставит сиротой не только себя, но и ни в чем не виноватого младшего брата.
— Мама, но Дед же позвонил!
— После того как он позвонил, ты болтался еще больше часа! Как я не сошла с ума?.. Девочка приходила, принесла портфель, сидела, ждала. Зачем-то ты ей был нужен. Так и не дождалась!
— Женька?!
Надо же! А Кирилл и забыл, что портфель у нее остался. Молодец, притащила!
— Не Женька, а Женя… Где тебя носило?
— Я спасал утопающего, — брякнул Кирилл, потому что выхода не было.
— Что? — прошептала мама и опустилась на табурет.
— Да, — сказал Кирилл. — Почти… Можно, я чего-нибудь поем? А то упаду, и меня уже никто не спасет.
Мама его простила и накормила. А что ей оставалось делать? Правда, она сказала, что скоро придет отец (которого тоже где-то носит нелегкая) и тогда Кириллу придется отвечать по всей строгости.
Отец пришел изрядно вымотанный, но в хорошем настроении.
— Дитя мое, — сказал он, — когда кончишь набивать живот, изложи в деталях бурные события дня… Что это получается? Не успел отец прилететь, как его уже тянут в школу. Посреди рабочего дня! Бред какой-то!
— Изложу, — согласился Кирилл.
Они пошли в комнату, на диван, и Кирилл начал рассказ: про хор, про кошелек, про Еву Петровну…
Лицо у Петра Евгеньевича делалось серьезней и серьезней.
— Слушай-ка, — вдруг перебил он. — А может быть, Ева Петровна сказала мне правду?
— Что? — прошептал Кирилл. Потом крикнул: — Какую правду?! Ты о чем?!
— Что с тобой? — удивился Петр Евгеньевич. — Я же только спросил. Она говорила, что лучше перевести тебя в другую школу. Я и подумал…
— А я подумал, что ты про кошелек…
Отец помолчал, погладил лысину и печально сказал:
— Ну и дурак…
Кирилл с облегчением рассмеялся.
— Рассказывай дальше, — велел отец.
Кирилл рассказал про Чирка, про Дыбу, про то, как Петька пытался найти кошелек.
— Вот и все…
Отец хмыкнул, вскочил и зашагал по диагонали.
— Ты думаешь, я неправильно сделал? — сердито спросил Кирилл.
— Что?
— Ну, с Чирком. Что решил молчать… и вообще…
— Не знаю… Теперь это уже не имеет значения. Теперь ты должен делать, что решил.
— Я и делаю…
— Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твое сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…
— А ты как считаешь? — с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.
Петр Евгеньевич почти забегал.
Кирилл снисходительно вздохнул:
— Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?
Отец подскочил и ухватился за подтяжки.
— Не
городи чепуху, любезный! "Педагогично, непедагогично"! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы — это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.
— Когда не к чему придраться, придираются к тону, — объяснил Кирилл. — Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: "Ах, ты еще и споришь!"
— Ну, это бывает иногда, но все-таки…
— Папа, — перебил Кирилл, — тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?
— Что?.. Да, было… Девять лет. В третьем классе.
— И что ты делал?
Петр Евгеньевич отпустил подтяжки, и они щелкнули его по плечам.
— Что я делал… Плакал, кажется.
— И я раньше плакал, — сказал Кирилл и встал. — Видишь, папа, в чем дело: я плакал и был хороший. А сейчас я научился не плакать… если даже хочется… Но я не виноват, это виновата зеленая обезьяна.
Петр Евгеньевич изумленно уставился на сына.
— Какая… обезьяна? Это ты про Еву Петровну?
Кирилл с хохотом рухнул на диван.
— Ой, мамочки!.. При чем здесь Ева Петровна! Это шутка такая… Ой, слышала бы она!
Нахохотавшись, он вскочил, подошел к отцу сзади и повис у него на плечах.
— Смотри, я скоро с тебя ростом буду.
— Рост линейной величины сам по себе не есть признак роста качества. Проще говоря, велика Федора… — ответствовал Петр Евгеньевич. — Кстати, почему ты уходишь от серьезного разговора?
— Разве я ухожу? — удивился Кирилл. — Я как раз хотел…
— Да? А что хотел-то?
— Хотел спросить: как ты думаешь, почему наша Ева Петровна такая?
— Какая "такая"? В общем-то обыкновенная. Ты слишком сурово на нее смотришь.
— Ага. Ты ещё скажи: "Какое ты имеешь право обсуждать взрослого человека?" А как жить, чтобы не обсуждать? Всё равно обсуждается — не вслух, так в голове. Мозги-то не выключишь.
— Видишь ли, Кир… Обсуждать и судить — разные вещи. Чтобы судить, надо понимать. Ты пробовал понять эту Еву Петровну — устающую каждый день в школе, издёрганную семейными хлопотами? Возможно, не очень здоровую. И тем не менее работающую с полной отдачей. Ради вас.
— Ради нас? А нас она спросила, надо ли нам это?
— Подожди. Я сегодня с ней беседовал и вижу: она искренне убеждена, что поступает правильно, она отдаёт своей работе массу сил. А то, что она не всегда вас понимает, ну что ж…
