Джонни смотрел на елку и тихонько прощался с ней. С зимой, со снежными каникулами. Завтра вечером укатит в Москву, а потом — туда, где нет ни снега, ни холода и где цветет загадочный миндаль.
Что это за цветы? Джонни раньше слышал такое название, но внимания не обращал. А сейчас задумался.
"Мин-даль, — сказал он одними губами. — Мин… даль… " Слово перекатывалось на языке, как стеклянная бусина. Урони — и зазвонит на полу.
Интересно, что это слово значит? А может, оно из нескольких слов?
"Мин" — по-голландски значит "мой". В книге "Петр Первый" Мойщиков называл Петра "мин херц". Значит, "мое сердце". "Мин даль". Значит, "мой даль"? А что такое "даль"? Если бы даль "моя" — тогда понятно: широта какая-то, простор. Но здесь — "мой"… А если даль — это "он", тогда что?
Или кто?
Был человек с такой фамилией — Даль — друг Пушкина. Врач и писатель. Он еще словарь написал… Нет, цветы здесь ни при чем… Но зато словарь близко, у папы на стеллаже. И там слово "миндаль", конечно, есть!
Джонни вытянул с полки том с буквами "И — О" на корешке и нашел, что хотел. И узнал, что миндаль — это "дерево "Amygdalus communis" и плод или орех его… ". И дальше были еще объяснения про бобовник и персик и так далее. Но не было ни слова, какие у миндаля цветы. Джонни огорченно повертел книгу. Она была в ярко-желтом переплете. Папа купил словарь в букинистической лавке, тома были растрепанные, без корочек, и пришлось их отдать в переплетную мастерскую. В мастерской нашелся только такой коленкор — будто лепестки подсолнуха.
— Мин-даль… — опять сказал тихонько Джонни, и ему показалось, что цветы миндаля такого же цвета, как корочки словаря.
Он поставил книгу, но к елке не вернулся, а прилег на диван у отцовского письменного стола — щекой на упругий валик. И стал смотреть на оконное стекло, которое было с одного угла затянуто морозным кружевом. Ледяные узорчатые листья искрились, небо за окошком начинало зеленовато светиться. Джонни улыбнулся, он понял, что сейчас в оконный квадрат станет медленно вплывать желтый, запрокинутый на корму кораблик…
Джонни не дождался кораблика. Потому что небо стало синим и очень высоким. И его сделалось много. Кругом. А сам Джонни оказался на крепостном валу, но это был не тот знакомый вал в их городе. Гораздо выше. И невдалеке начиналось и убегало в дальнюю даль море, и оно было еще синее, чем небо.
На валу и на всем берегу сплошь цвели желтые деревья.
Это был не печальный осенний цвет, а солнечный, очень теплый. Летний. Как у одуванчиков, когда они в конце мая высыпают на лужайках. Цветущие деревья закрывали склоны и берег яркими грудами. Листьев не было, зато желтые гроздья цветов сплошь покрывали ветки и стволы. Громадные гроздья, по форме похожие на соцветия черемухи, только гораздо крупнее.
Цветочная гроздь качалась у самой Джонниной щеки. Джонни разглядел выпуклые лепестки, прожилки на них и мохнатые, как ножки шмеля, тычинки. От всплеска громадной радости Джонни зажмурился и глубоко-глубоко вдохнул теплый южный воздух. Солнце ласково трогало ресницы и лоб. У желтого миндаля запах был, как у одуванчиков, когда в них с размаха зароешься лицом.
— Ура… — шепотом сказал Джонни. — Ой, какое ура… — Раскинул тонкие, незагорелые еще руки, оттолкнулся упругими кедами и кинулся со склона к морю.
Солнечный цвет летел ему навстречу. Пушистые лепестки облепили белую майку со стрелком из лука, мягко чиркали по голым рукам и ногам, губы стали сладковатыми от пыльцы. А Джонни все мчался и теперь понимал, что бежит не с вала, а с крутой пирамиды, заросшей по самую верхушку желтым миндалем. Ветки делались все гуще, наконец сплелись в сетку, подхватили, подкинули над желтой рощей легонького Джонни… И он ничуть не испугался, потому что падать стал медленно-медленно. И купался в солнечном тепле. И знал, что мягкие ветки подбросят его снова…
Слово "миндаль" тихонько звенело в воздухе — как стекляшки, которые девчонки просыпали на каменные ступени. "Мин-даль… даль… даль… динь… длинь… "
И когда желтые деревья погасли и Джонни понял, что этот перезвон — телефонный сигнал в прихожей, он ничуть не огорчился. Короткий южный сон был как неожиданный подарок. Еще одна радость ко многим радостям, которые ждали Джонни впереди. В этом сне все было такое настоящее, что Джонни запомнит его навсегда.
Телефон сыпал негромкий, но длинный и настойчивый звон. Джонни понял: это междугородный сигнал. Он не удивился. Двоюродная сестра Вера часто звонила из Москвы. И сейчас это, конечно, она. Будет передавать приветы от себя, от Валентина Эдуардовича и спрашивать, не приедет ли Джонни в гости. Небось и билет на какую-нибудь столичную елку для него раздобыла.
А он не приедет, он не может! Скоро он будет далеко-далеко! У самого моря!
Джонни, сияя, выскочил в прихожую. Подхватил скользкую трубку.
— Это ты, Вера?
— Это я, — сказал тонкий голос. Чуточку знакомый, но непонятно чей. — Это ты, Джонни?
— Я… А ты? Ты кто?
— Юрка!
— Какой Юрка?
— Ну, это я! Молчанов!
Снова о пирамидах
Тревожиться было нечего. Совершенно нечего. И все-таки Джонни слегка вздрогнул. И спросил сердито, чтобы эту непонятную тревогу прогнать:
— Ты откуда взялся? Уже приехал?
— Нет, я из "Березки".
"А зачем звонишь? " — спросил Джонни. То есть нет, не спросил. Хотел только, но почему-то удержался. Сам не знал почему.
— Я не из самой "Березки", а со станции, — торопливо и звонко сказал Юрик (так чисто было слышно, будто он рядышком) — Тут будка автоматная, на ближние города, вот я и звоню. По пять копеек спускаю.
— А почему ты на станции? Ты что, сбежал?
— Да нет? — Юрик переливчато засмеялся. — Ко мне мама приехала. Она может меня домой забрать, если я хочу.
— А тебя отпустят? Ведь еще целая неделя…
— Меня отпустят, если я очень попрошу и мама! Потому что наш врач говорит, что у меня все хорошо. Потому что я под пирамидой лечился.
— Что? — спросил Джонни слегка обалдело.
— Да! Я такую пирамиду из картонного ящика сделал и над кроватью устроил и под ней спал в тихий час и ночью. Ты же сам говорил, что пирамиды для всего полезны, и для здоровья тоже.
Джонни тоже засмеялся:
— И тебе разрешили?
— Ага! Я же говорю, у нас такой хороший врач. Он на нашего директора похож. Он сперва хохотал, а потом сказал: спи на здоровье под пирамидой, если тебе это помогает. Говорит, хуже не будет… А мне даже лучше! Это на рентгене видно!
"А зачем ты звонишь-то? " — опять подумал Джонни. Вообще-то ничего удивительного не было: дорвался человек до телефона и трезвонит на радостях. Свобода! Домой еду! Но беспокойство опять царапнуло Джонни.
