«По-че-му!»
«Сядь сперва… чтобы не упасть»,
Вася сердито засопел, но сел сразу. Прямо на бетон, спиной к нагретой кирпичной стене. Чтобы не тратить времени на споры.
«Ну?»
«Дело в том, что на самом деле тебя провожал домой не Микин дедушка, а ее бабушка. И не на машине, а на электричке. Ты Микиной бабушке очень понравился, когда познакомился с ней…»
«Я с ней не знакомился», — набыченно отозвался Вася. Дело явно клонилось к чему-то нехорошему.
«Знакомился… А вот с дедушкой ты как раз не был знаком…»
«Чего ты чепуху-то порешь…» — уныло сказал Вася, чуя, что Мару говорит правду.
«Вовсе не чепуху… потому что Микиного дедушки уже четыре года нет в живых…»
Вася дернулся, чтобы вскочить. Не вскочил, ослаб. Чуть не заплакал:
«Почему?..»
«Ты же выменял у мальчика Сережи рогатку! Забыл?»
«Не забыл… Ну и что?»
«Будто ты не понимал, что делаешь…»
«Я… ничего не понимал! При чем тут рогатка!»
«Сережа отдал ее тебе. И не пошел стрелять по стеклам. И не случилось беды, не порезал он руку. И значит, стал, кем хотел. Скрипачом. Вернее, альтистом… Альт это инструмент чуть побольше скрипки. Голос у него такой, чуть бархатистый…»
«Да знаю я! А почему… прочему его… больше нету на свете?!» — взорвался Вася молчаливым криком.
«Сергей Сергеевич Таевский стал очень известным альтистом. Таким же, как Юрий Башмет. Он выступал во всем мире и побеждал во всяких международных конкурсах. Его любили во всех странах, и он летал с концертами из одной страны в другую и был счастлив, потому что сбылась главная мечта его жизни — быть все время с музыкой…»
«А что же случилось-то?» — обреченно спросил Вася.
«Четыре года назад он полетел из Нью-Йорка домой, и самолет взорвался вскоре после взлета. Над океаном… Ты же знаешь, такие дела случаются иногда…»
«Значит я во всем виноват…» — безнадежно подвел итог Вася.
«В чем виноват-то? — вскинулся Мару. — В том, что исполнилась его главная мечта? Он же сам говорил: полжизни отдам, лишь бы не расставаться с музыкой…»
«Все равно… Что мне теперь делать-то?»
«Теперь — ничего, — как-то удивительно спокойно отозвался Мару (круглолицый темноволосый мальчик в больших очках). — Что было, то было. Это не ты, а… всемирное движение колес… А тебе пора домой. А то и правда хватятся».
Вася подумал и встал. И тихо пошел через пустырь в переулок.
Он брел, а Мару ковылял рядом, то и дело чиркая по ноге педалью. Прыскали в стороны кузнечики. Вася пытался понять, что у него в душе. И наконец подумал с виноватым вздохом: «Что же теперь… В самом деле: что было, то было…»
А может быть, что-то просто приснилось? Придумалось? Например, Микин дедушка-ботаник?..
Он еще долго так размышлял бы на ходу, но посреди переулка его окликнули:
— Вася! — сразу два голоса.
Он оглянулся. Сзади шли Филипп и Оля.
Они шли рядышком, и у Оли шевелились в теплом воздухе волосы, а в бороде Филиппа горели медные искры. И глаза у них у обоих были счастливые.
Вася глянул, мигнул. И сказал в упор неулыбчиво и требовательно:
— Вы что? Выходит, все-таки помирились?
— Да! На веки вечные! — радостно призналась Оля. А Филипп сдержанно улыбнулся:
— Теперь уж насовсем…
Вася подумал. И спросил о главном:
— Значит, ты теперь напишешь картину «Мальчик и музыка»?
—Я уже написал! Приходи на «Богатырь», увидишь… И знаешь, там случилось маленькое чудо!
— На картине?
— Да!.. Я нарисовал мальчика в рубашке с погончиками, вроде той, что ты носил тогда. А утром смотрю — на нем футболка с зелеными звездами, как сейчас на тебе… Кисточка распорядилась.
«Все равно эта картина не про меня, — подумал Вася. — Она про Сережу Таевского». А вслух сказал:
— Разве там можно различить на одежде звезды? Ты же говорил, что на картине сумерки…
— Сумерки и лунный свет. Звезды при нем проступают вполне отчетливо… А скоро я напишу картину «Незнакомый город новым летом».
— Как это? — не сдержал любопытства Вася.
— Там будет все тот же город, только… по одной из улиц идем Оля и я. Или почти Оля и я… И всюду солнце. И оно будет блестеть и сиять от счастья так… нет, даже не блестеть, не сиять, а… не могу подобрать слово…
— Оно будет рыдать от счастья, — серьезно сказал Вася. И быстро глянул в голубые глазки Филиппа.
Глазки стали темно-синими глазами.
— А ведь правильно… — сказал Филипп с выдохом. — Это да… правильнее всего.
И, кажется, все разом увидели на миг чудесный город в сияющих брызгах обильных счастливых слез. В радугах и влажном сверкании. И то, что было там богатство солнца, понятно. А то, что слезы… Ну, наверно, не бывает настоящего счастья без слез.
Филипп чуть обогнал Васю, встал перед ним.
— Да… Помнишь, я говорил тебе, что, если не совладаешь с загадкой семи музыкальных нот, я научу тебя управляться с семью красками радуги?
Вася неловко кивнул, он помнил.
— По-моему, тебе это не надо, — задумчиво сказал Филипп.
— Почему? — огорчился Вася.
— По-моему, ты будешь владеть другой загадкой — словами. Ты умеешь находить самые нужные слова. И, скорее всего, станешь сочинять сказки. Это одно из самых хороших дел на Земле.
— Ну… я не знаю, — пробубнил Вася и стегнул себя по ноге рогаткой. — Вообще-то я хотел быть путешественником…
— Одно другому не мешает, — серьезно сказал Филипп. А Оля объяснила полушепотом:
— Про сказки в себе сначала никто не знает. А потом такое просыпается однажды…
Она потрепала Васю по волосам, и Филипп тоже потрепал его и сказал «увидимся у Акимыча», и они пошли вдоль по переулку, и Вася смотрел вслед, пока Мару не толкнул его:
«Это они тебе должны говорить спасибо».
«Почему?» — опять насупился Вася.
«Потому что им было предназначено поссориться навсегда. Но ты между делом освободил два колеса от каменного осколка. И вот…»
«Значит это были их колеса?!»
«Да. И в этом удивительное совпадение. Поразительная случайность, что именно они попались тебе на пути… Знать про такое заранее невозможно».
«Жаль, что невозможно, — вздохнул Вася, потому что теперь опять вспомнил о доме. — А то бы…»
«Что а то бы?» — осторожно спросил Мару.
