На темном кольце шины вдруг замаячило с краю светлое пятно. И раздался картавый (почти как у Ёжика) голосок:
— Репивет. Чего бродите среди ночи, люди добрые?
2
— Репивет! — обрадовался Ига. В одну секунду сбросил кеды, шагнул в воду, к самой шине. Там в свете фонарика проявился крупный речной квам — ростом с большой огурец. В шляпчонке из травы, в одежке из белесых листьев, с зеленой растрепанной бородкой. Глазки блестели, как икринки.
— Ищете чегой-то? — поинтересовался квам.
— Ищем, да туман не дает, — признался Ига. И добавил со всевозможной вежливостью (со взрослыми квамами и кнамами только так и надо): — Скажите, пожалуйста, вы не могли бы нам помочь развеять его? Хотя бы немного, чтобы проглянула луна?
— Сейчас обмозгуем, — сказал квам. Сел по-турецки и стал обмозговывать. Вся компания тем временем вслед за Игой вошла в воду. Кроме Пузыря (ему лень было подворачивать свои драные джинсы, и он стоял на берегу, опираясь на шест, как рыцарь на копье). Окружили шину и ждали.
Квам наконец выговорил:
— Разогнать можно. Только не машите без толку своей палкой. Надо придумать считалку-заклиналку.
Все взоры — и фонарь! — вмиг обратились к начинающему поэту Репьёву. Он опять засветился, как лампа. Поставил на шину корзинку с Ёжиком, заложил руки за спину и выдал почти без раздумья:
Ох туман ты, растуман,
Стань дыряв, как мой карман,
Чтоб в дыру, как из окна,
Показалась нам луна!
— Годится, — одобрил квам. — Если только твой карман по правде дырявый.
— По правде… Но не на этих штанах, а на старых…
— Это неважно, годится, — опять сказал квам. — А вы, значит, луняшку-отражение словить задумали? Для желанья?
— Ну да, — сказал Ига. От квама чего скрывать? Вреда от квамов не бывает, а польза случиться может.
— Ну дак сейчас разойдется, — пообещал квам. Встал помахал над головой травяной шляпчонкой, побормотал. Туман вокруг и над головами сразу стал таять. Через минуту в небе открылась не дыра, а обширное чистое пространство. Большая луна сияла в сиреневой высоте, словно только что вымытая шампунем «Хрусталь».
— Чтоб увидеть отраженье, ступайте на бережок, — посоветовал квам.
— А мне уже видно, — похвастался с берега Пузырь.
Все кинулись к нему.
— Эй, а я-то! — завопил забытый на шине Ёжик. Генка виновато бросился назад. Споткнулся, плюхнулся всем телом в журчащие струи. Его в несколько рук выдернули обратно, а Ига прихватил с шины корзинку..
— Нашел время купаться, Александр Сергеич — в сердцах Пузырь. Размокшему поэту помогли стянуть облепившую его одежонку, Соломинка дал ему свою тельняшку.
— Пошевеливайтесь, — нервничал Пузырь. А то опять затянет. Или луна уйдет.
— Не затянет, не уйдет, — успокоил всех квам. — я слежу…
Отражение луны безмятежно плавало в гладкой воде, в середине шины. Пузырь и Соломинка ухватили шест протянули поварешку к «луняшке». Длины шеста хватило в самый раз, но он вздрагивал, «бабы-Ядвигина» поварешка прыгала, плюхалась рядом с отражением, а подцепить не могла.
— Не суетитесь, лопухастые, — сказал квам. — Дайте-ка… — Он обхватил черенок поварешки, дождался, когда успокоится вода, аккуратно опустил поварешку, подвел ее под отражение. Приподнял над водой. Отражение оказалось в круглой деревянной чашке! Оно колыхалось в ней, как маленькая светящаяся медуза.
— Тяните. Только осторожно, — велел квам.
Шест потянули, аккуратно перебирая пальцами. И вот поварешка с горящей золотом добычей оказалась перед охотниками (теплые блики прыгали по их лицам). Пузырь проворно размотал шнурок. Соломинка взял поварешку за черенок и аккуратно наклонил над вставленной в четвертинку воронкой. Огненная струйка побежала в воронку, свет заполнил бутылку, она превратилась в лампу. На ней просвечивал красно-зеленый квадрат наклейки: «Репьёвская натуральная».
— Ну, как там у вас? — подал голос квам. — Получилось?
— Получилось! — крикнул Ига.
— Тогда всем репивет! — крикнул квам. Прыгнул на причаленную к шине половинку тыквы и быстро поплыл по течению.
— Репивет!.. Пока!.. Спасибо! — запоздало понеслось ему вслед.
Луна продолжала светить ярко и празднично. Соломинка сел на песчаную проплешину, как египетский писец из учебника «История древнего мира». Положил на колени дощечку для резки овощей. Расправил на ней слегка помятый бумажный лист, который выдернул из-под резинки на поясе.
— Генчик, дай перо.
Генка дал (он слегка постукивал зубами).
Соломинка обмакнул перо Казимира Гансовича в светящуюся жидкость. Начал водить по листу:
«Мы очень хотим, чтобы к девочке Степке поскорее приехала мама…»
— Так? — спросил он.
Все (даже Ёжик) в голос ответили, что так. Соломинка расписался: «Николай Соломин». За ним аккуратно расписались остальные: «Вячеслав Пузырев», «Станислав Полуэктов», «Игорь Егоров». «Геннадий Репьёв». Потом Генка написал еще раз: «За Ёжика — Репьёв Г.».
Соломинка помахал бумагой, чтобы лунные чернила (а вернее не «чернила», а «светлила») высохли. И они высохли, но светиться не перестали. Соломинка очень аккуратно сделал из листа кораблик. Глянул на стукавшего зубами Генку.
— Ну? Давай напутственную заклиналку.
— С… сейчас… — (стук-стук). — Чего-то не придумывается.
— Вот как макнем снова, сразу придумается, — пообещал Пузырь. Конечно, он это просто так, но Генка заторопился:
— Минутку… сейчас… вот:
Плыви, кораблик, по теченью
И наших слов неси свеченье.
Тебе вослед пусть машут квамы,
А к Степке пусть приедет мама…
— М-да, не фонтан… — заметил прямолинейный Пузырь.
— Сочиняй тогда сам, — сказал Генка (стук-стук).
— Да ладно, все правильно, — заступился за начинающего поэта Соломинка. — Все, что надо, сказано. Генчик, скажи еще раз, чтобы мы запомнили. Потом повторим хором, и я отпущу кораблик…
Так и сделали.
Хоровая декламация получилась, правда, сбивчивой, но зато громкой. В ответ заквакали, заголосили по всему оврагу веселые репейные лягушки. Под их радостный гвалт кораблик со светящимися словами и уплыл по лунным зигзагам. Когда лягушки наконец поубавили громкость, Иге послышался сквозь нее частый негромкий писк.
— Что это? Будто чей-то пейджер сигналит!
— Это, наверно, у квамов сигнализация пищит, — сказал Пузырь. — От лягушат. Чтобы они в питомник для мальков не прыгали…
