— Не, — выдавил Авка. Не хочу я с ним, с Вувой…
— Вот как?
— От него воняет табаком, — сумрачно сообщил Авка, чтобы отрезать все пути.
— Ну что ж, ценю твою решимость, Август Головка, — тонко улыбнулся Укроп. — Надеюсь, баронесса пахнет приятнее…
Он достал из стола розовый листок со школьным штампом.
— Это ордер. После… беседы госпожа баронесса распишется на корешке, и ты принесешь его мне или, если меня не будет, отдашь господину Вуве. Можешь при этом зажать нос, хе-хе… Необходимую дозу воспитательного лекарства госпожа фон Рутенгартен определит сама, когда ты ей чистосердечно поведаешь о своей керосинной авантюре. Надеюсь, она будет снисходительна. Ступай. Тебе повезло, сегодня среда, приемный день у баронессы. И думаю, что, ввиду каникул, очереди к ней нет…
Авка пошел. По коридорам, по солнечной летней улице. На мягких от слабости ногах. Казалось, что все смотрят ему вслед — кто сочувственно, кто с насмешкой.
Самое время было разозлиться на Звенку, из-за которой весь этот ужас! И навсегда выкинуть ее из сердца! Но… Звенка снова маячила перед Авкой в воздухе, и на лице ее были жалость и страдание. И просьба о прощении… А стеклянная ласточка в нагрудном кармане виновато шевелилась, робко напоминала о себе. "Не раздавить бы, когда начнется… это…" — зябко подумал Авка. И решил, что будет во время "воспитательной беседы" держать птичку в кулаке — для пущей смелости и терпеливости.
Авка словно разделился на двух человек. Один — сумрачный и решительный, второй — отчаянный трус, который готов был (ик!) бежать на край света, куда-нибудь в самые глухие джунгли Диких областей. Но первый, сумрачный, был чуточку сильнее. По крайней мере, именно он командовал ногами, и ноги приближали Авку к дому баронессы.
Дом стоял на улице Чистильщиков. Он был похож на небольшой замок. Двухэтажный, под крутой черепичной крышей и с узкими, как бойницы, окнами. Сбоку была пристроена башня — глухая, граненая, словно огрызок великанского карандаша.
В башне баронесса фон Рутенгартен принимала посетителей.
Их, посетителей-то, хватало во все времена, хотя никто не стремился к баронессе по своей воле.
Баронесса считалась служащей ГВИПа — Главного Ведомства Императорской Педагогики — и носила звание советника первого разряда по делам воспитания. Такое высокое звание она получила очень давно, еще при отце нынешнего императора, добросердечном Титусе Мягкая Тыква.
Этот мудрый гуманный правитель затеял однажды в Тыквогонии большие реформы. Назначил престарелым жителям пенсии, отменил смертную казнь, закрыл две большие тюрьмы и вынес на всеобщее обсуждение закон о справедливом отношении к юным подданным его величества. По этому закону взрослым запрещалось в делах воспитания применять всякое рукоприкладство. Отныне — только доброта и умные педагогические беседы. Однако закон не получил одобрения. Возмутились родители, а также дедушки, бабушки, дядюшки и тетушки. Мол, что же это получается? Значит, никто не сможет собственному сорванцу надрать уши, дать подзатыльник или взгреть его хворостиной? До чего мы докатимся с такими порядками! Что будет с крепкими тыквогонскими семьями, которые, как известно, составляют основу общества!
Императору пришлось уступить. Он сделал в законе поправку. В ней говорилось, что домашнее воспитание остается на усмотрении ближайших родственников. Но в школах — ни-ни!
Тогда вознегодавали все наставники юношества. Как воспитывать в учениках послушание законам и благородство характера, если они перестанут бояться? Если будут знать, что теперь даже самого отпетого нельзя оставить после уроков и всыпать по тому месту, на котором потом больно сидеть? Директор столичной гимназии даже подал в отставку и объявил недельную голодовку протеста.
Однако Титус Мягкая Тыква был не только добросердечный, но и упрямый. Решил больше не отступать. Надавил на Императорский Совет, и тот утвердил новый закон.
Учителя объявили, что "снимают с себя всякую ответственность". Они нарочно перестали следить за порядком, и дисциплина в школах покатилась вниз, как спелая тыква с наклонной грядки. Тем более что во многих классах и правда нашлись охотники безнаказанно повалять дурака. "Вот видите!" — злорадно говорили наставники. Его величество "скреб тыкву" и не знал, как быть. Отменять закон? Это было бы подрывом императорского авторитета.
И тут на помощь несчастному самодержцу пришла вдова барона Фигуса фон Рутенгартена. Вдова была молода, энергична и, видимо, хотела получить солидный государственный пост.
— Ваше тыквосердечное величество, — сладко сказала она, — дело решается очень просто. Воспитывать наших милых деток по-старому в школах нельзя, это несомненно. Однако родителям такое позволено, а также и другим близким членам семей. Объявите меня родственницей всего юного населения, которое я люблю всей душой. Дайте мне титул Всеобщей Доброй Тетушки. И тогда классные наставники могут отправлять ко мне всех своих питомцев, которые нуждаются в эффективных воспитательных мерах. Уверяю вас, государь, у меня получится. Будут, как говорится, и козы целы, и тыквы зрелы.
Император испытующе посмотрел на баронессу Клавдию Лилиану фон Рутенгартен, урожденную Ку-Татамуха. Баронесса и в те молодые годы не отличалась красотой. Левый глаз ее косил, острый подбородок торчал вперед, горбатый, сплющенный с боков нос глядел вправо. Но взор ее излучал энергию, за сладкостью тона пряталась твердость характера.
— Да будет так, — облегчением произнес Мягкая Тыква. — А то ведь недалеко и до бунта…
Скоро баронесса сделалась известной фигурой во всей Тыквогонии, а особенно в столице. Портреты ее появились в каждой школе. Успеваемость и дисциплина в императорских учебных заведениях ощутимо улучшили показатели. Педагоги потирали руки. Они в любой момент могли заполнить специальную бумажку и вручить ее нарушителю порядка:
— Отправляйся-ка, голубчик, в гости к любимой тетушке!
Всеобщая Тетушка назначила специальные приемные дни: среда и суббота для столичных деток, воскресенье — для иногородних, которых обязаны были доставлять к ней родители. Впрочем, жителей других городов и деревень было немного. Зато юные сорванцы главного города Тыквогонии часто стояли перед тетушкиной башней в очереди. Особенно по субботам, когда дотошные классные наставники подводили итоги за неделю.
Порой очереди были длинные. Здесь ожидали своей участи и питомцы начальных школ, и гимназисты, и поварята общественных императорских кухонь, и дворцовые пажи, и мальчишки-подмастерья, и кадетики Тыквогонского военно-музыкального училища — все, кого придирчивые взрослые уличили в разных нехороших (по их взрослому мнению) делах..
Нельзя сказать, что среди ожидавших царило уныние. Юные жители тыквогонской столицы были довольно жизнерадостным и беспечным народом. Поэтому в хвосте очереди всегда наблюдалось оживление. Здесь болтали, менялись чопками, играли в "раз щелчок, два щелчок" и рассказывали анекдоты про учителей и его величество. Однако в середине вереницы настроение было уже серьезным, разговоры перемежались вздохами, смеха не слыхать. А в самой башне, в прихожей перед кабинетом баронессы, люди молча переминались и посапывали, придерживая заранее расстегнутые штаны. Оно и понятно! Из-за дубовых дверных плах иногда доносились сдержанные подвывания и жалобные просьбы о снисхождении.
