Ига вскочил.
— Валентин Валентиныч! А можно сделать, чтобы кадр остановился?! Там где карта! Это очень важно!
— Что?.. Да! Разумеется!.. Сейчас…
Фильм опять слегка пробежал назад, карта появилась и замерла.
Все так вытянули шеи, что в нижней части экрана возникли тени пяти лопухастых голов.
— Не торчите! — велел Пузырь. И в этот миг…
В этот миг случилась жуть!
В центре кадра возникла дыра с коричневыми краями. Она стремительно выросла, съела весь кадр, он вспыхнул белым огнем.
— А-а-а! — тонко закричал Валентин Валентиныч Экран погас. Заполыхали оранжевые отблески. Валентин Валентиныч, путаясь ногами в оборванном проводе, плясал у горящего проектора, поливал его из огнетушителя. Но пенная струя не могла сбить шумное пламя. И оно злорадно гудело, пока не сожрало фильм до последнего кадрика.
На оси катушки остался лишь комок расплавленной пластмассы.
— Не сработала заслонка, — тихо сказал Валентин Валентиныч. — Ей полагается наполовину прикрывать горячую лампу, когда лента останавливается, а она… Почему? Я же проверял…
И опять наступило молчание.
…Сколько времени они стояли так у обугленного аппарата, трудно сказать. Наконец Пузырь угрюмо выговорил:
— Ну, чего ж теперь…
— Извините нас, пожалуйста, — спохватился Лапоть. — Из-за нас пострадал ваш аппарат…
— Да наплевать на аппарат! У меня еще два таких! А пленка!.. Это же невосполнимая потеря! Да! И во всем виноват я!..
— Да что вы, никто не виноват, — через силу утешил его Ига. «Виноват я. Не надо было смотреть без Степки… Что я ей теперь скажу?»
А владелец сгоревшего проектора держался за виски и горестно рассуждал:
— Конечно, это судьба. Она решила, что не следует позволять человеку слишком глубоко погружаться в свое детство. И вот, я взглянул лишь одним глазком…
«А мы одним глазком на карту…» — Ига понял, что вот-вот пустит слезу. И незаметно для других дал себе подзатыльник.
Минут пятнадцать еще горевали, утешали (из вежливости) Валентина Валентиныча — хорошо, мол все-таки, что сумели посмотреть хотя бы два раза… А потом — что еще делать-то? — побрели домой.
Включили под потолком сарая лампочку и в самом похоронном настроении расселись по топчанам.
— Ну что же, зато приключение… — попытался подвести философский итог Соломинка. Но это никого не утешило.
Лапоть сказал:
— Кажется, я заметил, что Одинокий Петух лежит к норд-осту от слияния речки Гусыни с каким-то ручьем, Это все-таки зацепка…
— С каким ручьем-то? — хмыкнул Пузырь. — И масштаба карты мы все равно не знаем…
Поцарапался в дверь вернувшийся от родственников Ёжик. Генка посадил его рядышком. Вздохнул:
— Вот кому хорошо. Без карты путешествует, где хочет…
— Слушайте! — вдруг подскочил Соломинка. — Но если с той поры сохранилось это кино, может быть сохранилась и сама карта? Ига, а что если поискать в Степкиной кладовке?!
— Да где она теперь, кладовка-то… — вырвалось у Иги. И он даже замычал тихонько.
— То есть как это где? — вредным голосом сказал Пузырь. — Растворилась в воздухе, что ли?
— Можно сказать, что так… Степка потеряла ключ, а без ключа туда не попасть.
Лапоть нервно не согласился:
— Но есть же иные варианты! Можно отыскать ключ или подобрать новый!
— Нельзя. Потому что эта кладовка… она с одной стороны есть, а с другой ее нет…
— Как это? С одной, с другой? В каком смысле? — продолжал не верить Лапоть.
— В прямом! Со стороны коридора открывается дверь, за ней помещение. А снаружи, из окна, глянешь — там голая стенка, никакой пристройки. Выходит, она, кладовка эта, в каком-то другом пространстве. Хитрости старого дома… Не верите, что ли?
Самое интересное, что Иге поверили. Ну, если не на сто процентов, то почти.
— Елки-палки в треугольном колесе. И никак теперь туда не попасть? — огорчился Пузырь.
Ига сказал, что никак. Судя по всему, злополучный чулан захлопнулся навеки.
— А может, не навеки? — осторожно спросил из-под бока у Генки скромный Ёжик.
— Не знаю… Только знаю, что карту там все равно не найти. А вляпаться в неприятности можно запросто… — («Пока не научишься сопрягать свою нить с Меридианом», — словно кто-то добавил ему на ухо.)
— В какие неприятности-то? — набыченно спросил Пузырь.
— Ну… подробности я потом расскажу, ладно? Мне теперь главное — придумать, как быть со Степкой. Она мне поверила, а я… — По правде говоря, Ига даже всхлипнул.
И никто не знал, что сказать ему.
А тут еще, будто для пущей печали, застучал о тесовую крышу дождик (и откуда взялся?).
А потом кто-то постучал в дверь. Тихонько так.
Что за новость! Если кто-то из Соломкиных родных, то ведь знают — не заперто.
— Кто там? — удивился Соломинка. И сразу: — Входите!
Дверь отошла, впустила пахнущий дождиком воздух, и на пороге возник… О-пиратор.
3
Он возник — в балахонистом своем камуфляже, усыпанный бисером дождя, с пятнистым мешком под мышкой — и сказал:
— Только вы не ругайте меня, ладно?
Голова его была непокрыта, белобрысые гладкие волосы блестели от капель. Все молчали, переглатывая изумление.
Наконец Соломинка — на правах хозяина — сказал:
— Входи… Кто тебя будет ругать? Зачем?
— Ну, вдруг скажете опять, что шпион… — И он сделал шаг.
— Мы никогда не делаем необоснованных заявлений, — успокоил его Лапоть.
— Ага… а тогда, после концерта…
— Это сгоряча, — объяснил Ига. Он вдруг почуял, что О-пиратор явился неспроста. Что скоро случится что - то . — Это Генка. Он поэт, а поэты не всегда сдерживают чувства…
Генке бы возмутиться от души! Но он… тоже что-то почуял. Он (до чего догадливый!) встал, затеребил, как провинившийся дошкольник, желтые шортики с Пегасом и пробубнил почти серьезно:
— Да, я сгоряча. Извини, пожалуйста… — (Ёжик в корзинке хихикнул, но незаметно).
О-пиратор сделал еще шаг.
— А драться… тоже не будете? А то я не умею… драться в ответ…
Пузырь помотал головой.
— Больной человек… Тебя здесь, в Малых Репейниках, кто-нибудь задевал хоть пальчиком?
— Да, задевал… Тот самый, Казимир…
— Казимир Гансович, хотя и умная особь, но все-таки гусь, — терпеливо разъяснил Лапоть. — Мы не можем нести ответственность за рассерженного представителя пернатых. Хотя… если хочешь, можем извиниться и за него.
