— Снова он, наверно, и не полезет. А если… Ну ладно… Ник, это вообще-то не девчоночье дело показывать такое. Но раз очень надо… Меня один знакомый, бывший афганец научил. Я так один раз в лифте посадила на пол взрослого гада… Вот, вскидываешь руку, чтобы отвлечь внимание, сгибаешь колено и… вот так… Только я на тебе показывать не буду, ты тренируйся дома. На подушке, что ли…
Стаканчик опять стал розовым, но благодарно кивнул.
И в этот момент к нам подбежала Люка.
— А-а, вот вы где! Еле вас догнала. Отправились вдвоем, хитрые какие! — Она иногда бывает бесцеремонной (хотя без перегиба, в меру).
Я сказала сразу и откровенно:
— Мы изучали приемы самообороны. Жизнь велит.
— А я?! Я тоже хочу!
— Ладно, — пообещала я. — В следующий раз.
Мы пошли через сквер, потом по улице Чкалова. Было еще совсем лето (детсадовская малышня вереницей брела нам навстречу в пестрых рубашонках и панамках). Я шла посередине — Люка справа, Стаканчик слева. Люка глянула на него из-за меня:
— Ст… Стаканов, ты где живешь?
— Здесь, недалеко. В доме четырнадцать…
— Его зовут Никита. Или Ник, — сказала я.
— Принято к сведению, — кивнула Лючка.
А я с той поры не оговорилась ни разу, всегда говорила ему “Ник”, хотя мысленно все равно называла Стаканчиком.
Мы шли и молчали. Наконец стало неловко от этого молчания, и я спросила Люку:
— Как там во Дворце-то дела?
Потому что была с этим делом неопределенность. Появился слух, что губернское начальство отступилось и Дворец решило не отбирать. Мол, найдем для генерал-лейтенанта Петровцева другой особняк. Поэтому пикет в конце августа отменили. Затем слухи шевельнулись “в обратную сторону” и вновь угасли.
Люка слегка кокетливо сообщила:
— Есть надежда, что творческая жизнь не угаснет. Обещали пока нас не трогать, разрешили записывать в кружки новичков… А я окончательно перешла в драмколлектив.
— К тому самому Петруше Вронцеву?
— Да… Он тебе чем-то не нравится?
— Почему не нравится? Я же его не знаю!
— У тебя иронический тон…
— Ах, прошу прощения!
— То-то же… Кстати, я ему сказала про твою идею. Насчет спектакля “Гнев отца”.
— Да?! А он что?
— Представь себе, он загорелся!
— Не может быть!
— Клянусь!
— Лючка, тогда знаешь что? У меня есть кандидат на главную роль! Я нашла его сегодня!
Мы стали ходить из школы втроем. Люка иногда задерживалась и догоняла нас уже на полпути, такая вот несобранная. Однажды, когда Люки еще не было, Стаканчик спросил:
— А про какой спектакль во Дворце она говорила?
Я рассказала про рассказ “Гнев отца”, про историю в “Отраде” (конечно, в двух словах) и про Толика Морозкина, с которым мы теперь весело здоровались на переменах. (Кстати, “эксперимент” во втором “Б” благополучно заглох и мы с Томичиком вдвоем отнесли калькулятор Одьге Сергеевне.) Однажды Толик угостил меня огромным красным яблоком, я его грызла на всех переменах и даже на уроке географии, потому что наш новый географ Дмитрий Витальевич был человек снисходительный. А позавчера Толик сказал:
— Ваша подруга Люка зовет меня во Дворец детского творчества, на какую-то роль. Как вы думаете, идти?
— Конечно! Это же я посоветовала!.. Ты опять говоришь мне “вы”! Сколько можно?
— Ой… Раз в… ты советуешь, я обязательно пойду. Мама говорит, что мне давно пора заняться чем-то серьезным.
На следующий день Люка в классе сообщила мне:
— Твой Морозкин Петруше понравился, Немного зажат, но в процессе репетиций это легко снять. Зато типаж самый тот!
Я сказала, что сама она “типаж”. Уже нахваталась профессиональных словечек. И чтобы не вздумали мучить там ребенка, ему всего восемь лет.
— Под Новый, к премьере, будет уже девять. А ты давай берись за пьесу! Обещала ведь! Петруша ждет.
— Лючка, лучше я приду к вам и расскажу, как все это представляю. А вы записывайте и решайте. На то вы там режиссеры-постановщики… Книжку используйте…
Так и договорились.
…Сейчас Лючка догнала меня и Стаканчика у “Гастронома”.
— Ты всегда копаешься, — сказала я, чтобы она не начала: “Опять ушли вдвоем, да? Ладно-ладно…”
Она многозначительно произнесла:
— Я не копалась, а беседовала с Синим Булем. Между прочим, о тебе…
— Надо же! — хмыкнула я. А Стаканчик (я заметила) покраснел.
— Да. Он ухватил меня за рукав и говорит сиплым голосом: “Минтаева, передай своей Лосихе, чтобы она сказала своему Стакану, что ему будут кранты. Я даже не буду связываться, другие сделают. А Лосихе я выдергаю ноги сам…” И сказал, конечно, из чего выдергает, хам такой.
Стаканчик вдруг сдавленно проговорил:
— Это я виноват…
— Почему? Он опять пристает? — напружинилась я.
— Они подошли утром, втроем. У раздевалки. Он руки за спиной держит, все ухмыляются. “Ты видел, — говорит, — как стаканы наружу выворачивают?” И достает какую-то штуку, вроде кастета. А может, мне с перепугу показалось, что кастет. Я и двинул… как ты учила… Да не сильно двинул, опять же с перепугу, наверно. А он согнулся, замычал, сел. А Вовочка и Хомяк не двинулись, рты открыли. Я постоял и ушел… Они больше не подходили… Вообще-то я понимаю, что это гадость…
— В чем гадость? — спросила я.
— Ну… в том, что надо владеть какими-то зверскими приемами, чтобы к тебе относились, как к человеку…
— Се ля ви… — отозвалась Лючка.
— Надеюсь, больше они и не подойдут, — сказала я.
— Они-то не подойдут, — интригующе сообщила Люка. — Но Буль пообещал: “Я Лосихе и Стакану сделаю встречу с Гришей Капелькой. В тихое время в тихом месте. Он им устроит дискотеку при свете бледной луны… Слышала про Гришу Капельку?”
— Как страшно, — сказала я. Хотя по правде и впрямь стало страшновато. — Что за Капелька? Хоть бы знать, от кого погибнешь…
— Не знаю… Я бояться не стала и говорю: “Глупенький Буль. А ты Пашку Капитанова знаешь?” Он заморгал, как сова на солнышке. “Чё, — говорит, — такое? Кто такой?” А я: “Вот и скажи спасибо, Буль, что не знаешь. Если встретитесь, будет поздно. Из синего станешь зелененьким и сделаешь буль-буль прямо в брюки, убежать не успеешь. И Капелька твой тоже…” Знаешь, Женька, он задумался…
— Ох, Лючка. Ты правда артистка.
— А кто такой Пашка Капитанов? — неловко спросил Стаканчик.
— Это Женькин друг, — сообщила Лючка декларативным тоном.
