Я подумала, что мне и сейчас далеко не всегда сладко. Но бодро пообещала в стиле Синего Буля:
— Ништяк, прорвемся…
Илья внимательно и долго (я даже ежиться начала) смотрел на меня из-за очков. Потом изрек:
— Быть тебе Достоевским и Стивенсоном…
— Олух! Что между ними общего?
— Между ними ничего. А между каждым из них и тобой…
— От тебя никогда ничего серьезного не услышишь…
Но услышала я от Ильи и серьезное. Через два дня (уже каникулы были) он поздно вечером позвал меня к себе в комнату и спросил без обычной дурашливости:
— Ты свой реферат куда-нибудь отправляла по э-мейлу?
— Д… да. А что?
— Небось своему Капитанову?
Я на всякий случай разозлилась:
— Это у тебя Татьяна “своя”. А Пашка — Просто Пашка!
Он не стал огрызаться в ответ. Смотрел озабоченно:
— И, конечно, полный вариант?
— А чего такого? Это мое дело!.. Он, кстати, те куски убрал в особый файл.
— Боюсь, что поздно убрал…
— Да в чем дело-то?! — взвилась я. Уже со страхом.
Илья взял меня за кисти рук, поставил между колен. Как в давние годы, когда я была маленькой.
— Девочка, кто-то по-прежнему интересуется папиными делами. Пытается щупать издалека наш компьютер…
— Ну и… там же ничего такого, в реферате-то! И о дискете ни слова!
— Такое там то, что они теперь знают о наших догадках. И понимают, что мы можем “гадать” и дальше. И, значит, можем иметь какие-то материалы…
— Столько лет прошло…
— И тем не менее… Кого-то прошлое держит на крючке.
— Прямо сериал “Черный корпус”.
— Знаешь, мучача, эти сериалы не совсем чушь. Они бездарны в плане режиссуры, а факты часто берут из жизни. Такова она теперь, жизнь-то эта…
Я мигала, как провинившаяся первоклассница. Илья, кажется, в самом дел знал что-то важное.
— И еще вот что. Телефон тоже могут слушать. Имей в виду…
Я закипела, как дурочка:
— Это же незаконно!
— Ну-ну… иди жалуйся.
Брат говорил, не как привычный Илюха, а, скорее, как дядя Костя, когда он касался чего-нибудь важного.
Кажется, я запаниковала в душе.
— Иль, это серьезно, да?
Он вдруг заулыбался, покачал мои руки.
— Да чего ты испугалась-то? Я это так, на всякий случай… Маме только не говори…
Я полночи не спала, думала про все про это. Иногда подкатывал страх, иногда успокоительные мысли: “Да ну, ерунда! В конце концов, что они теперь могут сделать?” А когда стала засыпать, опять почудилось, что лечу к земле и не могу дернуть кольцо…
Я встала, пошла на кухню глотнуть холодного молока (это меня всегда успокаивало). У Ильи горел свет. Я сунула в дверь голову. Брат сказал, не оборачиваясь:
— Иди сюда… — Он сидел у компьютера, на экране мигали какие-то таблицы. Я подошла, потерлась щекой о его плечо.
— Ты, мучача, это… не бери в голову. Напугал я тебя?
— Маленько.
— Ничего, “венсеремос”. То есть “преодолеем”.
— Дискета хорошо спрятана?
— Вполне… А лучший замок — пароль. Будь он неладен…
— Я думаю, вскроешь…
— Вне всяких сомнений… Главное, как говорит дядя Костя, “нихт шиссен”.
Я не поняла, при чем здесь “нихт шиссен”, но стало спокойнее.
А дядя Костя прислал письмо! Бодрое и полное шуток. Сообщал, что ему выделили однокомнатную квартиру. “Был бы человек семейный, дали бы побольше, а пока сойдет и так…” Обещал, что летом вытащит нас к себе в гости. “А ежели взрослые члены семейства заупрямятся, то юную Евгению все равно вытащу. Хотя бы путем похищения…”
Потом пришло еще одно письмо — от тети Лии. Она сообщила, что рука у Мишки срослась, он опять ходит в школу, только стал серьезнее, молчаливее. Одно время слегка заикался, но теперь это прошло. Тетя Соня тоже поправилась, настроена по-боевому и просила какое-то начальство записать ее в общественную милицию по борьбе с терроризмом. Просьбу обещали рассмотреть. В Израиле женская военная служба — дело обычное, а возраст для милиции, видимо, не помеха.
Мама читала вслух и головой качала. Кажется, она все еще чувствовала себя виноватой.
Между тем началась последняя школьная четверть. У меня получились всякие трудности с алгеброй и биологией, и пришлось влезать в учебу по уши, чтобы не было трояков за год. По правде говоря, мне на трояки было начихать, но как представишь мамины большущие от скорби и тревоги глаза…
Апрель бежал быстро, и в нем тоже случались всякие события.
Поссорились Лючка и Стаканчик. Из-за того, что однажды я поймала их за курением — в сквере у гастронома, когда догнала по дороге из школы. Оба торопливо затоптали сигареты. Стаканчик, разумеется, порозовел.
— Ник, — сказала я, — она дура, и это неизлечимо. Но ты-то…
Он бормотал, что только попробовал. Надо же, мол, когда-то… Я велела ему идти домой и попросить маму, чтобы она его выпорола. А за Лючку взялась всерьез.
— А чего! — негодовала та в ответ. — Я сама и не хочу, это я из-за него! Должен же он когда-то становиться настоящим парнем! А то каждому кретину говорит “извините, пожалуйста” и краснеет при любом случае…
Слово за слово мы крепко поцапались и разошлись. Но это не страшно, такое было не впервые. А между собой они поругались всерьез. Потому что стали обвинять друг друга в отсутствии бдительности. Из-за такого, мол, отсутствия прозевали мое приближение. И Стаканчик впервые показал себя “настоящим парнем”. Лючку обозвал “огнедышащей коровой” и перестал с ней разговаривать. Та терпела два дня, а потом пришла ко мне — реветь и просить о помощи.
Пришлось мирить их.
Я заставила их поклясться в вечной дружбе, и они это в конце концов сделали. И даже в знак такой дружбы обменялись монетками. А я в заключение пообещала им, что если снова увижу с сигаретами, засуну им эти сигареты за шиворот… по правде говоря, даже не за шиворот. Очень уж я тогда завелась…
Компания наша была дружная. Но “в обиходе” (если можно так выразиться) мы больше дружили парами: Люка со Стаканчиком, я с Лоськой. А маленький Томчик одинаково “приклеивался” то к одним, то к другим. Гулял чаще с Люкой и Ником, но откровенничал больше со мной и Лоськой.
В апреле Томчик повадился чуть не каждый день приходить ко мне. Очень ему нравилась громадная книга о парусниках, которую мне подарил дядя Костя. Устроится с ногами на моей диван-кровати и притихнет, лишь чуть слышно шелестит листами. Иногда они листали альбом вдвоем с Лоськой. А ощутивший радость жизни Васька, которого Лосенок приносил в сумке, метался по квартире. Я терпела…
