Когда он вышел в переднюю, я все же встала, двинулась следом. На лестничной площадке Стаканчик оглянулся.
— Жень, ты извини…
— Гуляй, — сказала я.
— Мы, что ли по правде поссорились?
— Я все делаю по правде, господин Стаканов.
Он резко дернул головой и застучал подошвами по ступеням.
“Ну, зачем я так, идиотка!.. Хотя… он тоже хорош! И со своими “Парусами надежды” и вообще…
Приоткрылась дверь напротив. За ней обнаружилась улыбчивая физиономия соседки.
— Женечка, кто-то приходил? Я теперь стала такая беспокойная. Иногда ходят всякие посторонние…
Сжигая корабли, я сказала:
— Ходят… Галина Андреевна, если меня будет спрашивать лохматый и очкастый мальчишка, скажите, что до конца жизни не желаю его видеть!
— Хорошо, Женечка…
Оставалось опять лечь носом в подушку и пореветь. Но даже этого мне сделать не дали! Только шагнула в комнату — затарахтел телефон.
— Абонент Мезенцева?.. Телефонная станция. Ваш номер будет отключен до пятого июля. Ремонт кабеля и аппаратуры…
— Да пятого? Вы с ума сошли! Это же целая неделя!
“Пи-и… пи-и… пи-и…” — ответила телефонная станция.
Реветь уже не хотелось. Хотелось что-нибудь разбить. Но что? Не его же… — Я дотянулась до полочки, где стоял стеклянный Лоськин глобус. Взяла глобусенка в ладони. Ласково подышала на него вытерла о футболку. Он засверкал чистым хрусталем. Я посмотрела сквозь него на приподнятый край футболки. Да, как микроскоп! Трикотажная материя виделась через круглое стекло, будто здоровенная рогожа.
“Хорошо, что океанов на Земле больше, чем суши. Можно через них все рассматривать…”
Вот уж с кем я никогда не поссорюсь, так это с Лоськой!… Но где он сейчас?..
Постанывая, поднялась я опять на ноги. Сняла телефонную трубку. Сигнала уже не было, только что-то прохожее на отдаленный шепот. Да, быстро они выполняют свои обещания!
Хочешь, не хочешь, а надо ехать к Илье.
4
Илья был уже без повязки, но левое стекло на очках закрывал кусочек марли.
— А! Привет! Появилась все же. Понимаю, не можешь долго без любимого брата.
Я ответила, что дело не в любимом брате, а в телефонных неприятностях.
— Будешь названивать домой, а там, как у Шекспира: “Дальнейшее — молчанье”… Иль, можно я звякну Пашке по мобильнику? Понимаю, что дорого, но он же ничего не знает, будет звонить и писать перед отъездом в тайгу, а в ответ ни гугу…
— Звони, но… Да не в том дело, что дорого, а батарейки на последнем издыхании. Ну, может, получится…
У меня получилось. Я ушла на дальнюю скамейку, присела в одиночестве и довольно быстро подключилась к “междугородке”. А там и к Яхтинску! И Пашка оказался дома. Обрадовался:
— Женька, привет!
— Привет… — сказала я похоронно. — Как дела? Собираешься в неизведанные края?
— Собираюсь. Но это еще не сейчас, отложили на неделю, что-то там с оборудованием… А ты чего такая ?
— Какая?
— Я же слышу. Как в уксус обмакнутая…
— Не в уксус, а просто всё паршиво.
— Что всё?
— Всё кругом! — вырвалось у меня. — Везде!
— Да брось ты, — осторожно сказал Пашка. — Жень, ты это… держись. Утрясется…
Его такая ласковая осторожность лишь добавила в мое настроение иголок.
— Тебе хорошо рассуждать издалека! “Утрясется”! А как? Если я даже не знаю, что должно утрясаться!
— Ну, ты хоть объясни! Что случилось-то?
— Случилось то, что мне тошно! Понимаешь? И так будет всегда!..
Надо было объяснить про многое: про непонятные страхи, про Будимова, про неизвестность с Лоськой, про дурацкую ссору со Стаканчиком, про подлое скопление неудач и несчастий, про то, что вокруг меня сгущается одиночество. Ведь остался лишь маленький Томчик, да и он не появляется который день. И что он скажет, узнав, как я прогнала Стаканчика?..
— Пашка! Я наверно сама… — И конечно же, случилось то, что должно было случиться. В наушнике запищало, затрещало, погудело и смолкло.
Сколько я ни трясла потом мобильник, сколько ни пыталась нажимать кнопки — никакого толку.
— Я же говорил: батарейки на издыхании, — посочувствовал Илья, когда я мрачно вернулась к нему.
— Я ничего не успела сказать. Ни про отключенный телефон, ни про… все другое… И по э-мейлу не напишешь, он ведь тоже через телефон!.. Иль, можно я зайду к Толику Гаевскому, отправлю письмо через его компьютер?
— У него ведь тоже, наверно, отключение, подстанция-то одна… Сходи за батарейками в магазин “Спартак”, это недалеко, и возвращайся, позвонишь опять.
— У меня ни копейки.
— Ч-черт, и у меня…
— Ладно, подождем до завтра, — сказала я, решив что нельзя бесконечно катиться в яму уныния. Так и свихнуться недолго. Пашка будет там нервничать и названивать зря? Ну и… пусть слегка понервничает. А может, и не будет. Не слишком ли спокойно он убеждал меня “держаться” и обещал, что все “утрясется”? Похоже, что просто из вежливости. Ясное дело, мысли его о другом…
Я села рядом с Ильей.
— Чегой-то ты вся в депрессии, — заметил он, пряча под усмешкой тревогу. — Нехорошо.
И я в ответ вдруг выдала то, что иногда чувствовала по вечерам, при горьких мыслях:
— Иногда кажется, что лечу с самолета к земле, а у парашюта застряло кольцо…
— А в чем причина? Ты же знаешь, что кольца не застревают сами собой… Они никогда не застревают. А кроме того, у каждого парашюта есть прибор, который открывает его автоматически на высоте пятисот метров — хоть дергай, хоть не дергай.
— Почему же не открыл… в тот раз?
— Ты меня спрашиваешь? Выводы комиссии были невнятные. Да и что я понимал тогда? И мама…
Я вспомнила (хотя не любила и боялась вспоминать про все про это ):
— Еще ведь бывает обязательный осмотр перед прыжками? Проверка. Да?
— Бывает… Понимаешь, девочка, мы сейчас рассуждаем в рамках инструкции парашютного спортклуба. А она не предусматривает вероломства…
Я тяжело повернулась к брату.
— Иль… Ты все еще думаешь, что в этом виноват Будимов?
— Что значит “все еще”?
— Но это же… такая черная жуть. Когда предают друзья…
— Девочка, настоящие не предают…
“Господи, зачем я поругалась со Стаканчиком?..”
Илья обнял меня за плечо.
