На базу приехали, когда народу там было совсем мало. Полагалось собраться к четырнадцати ноль-ноль, а часы показывали двенадцать пятьдесят пять. Каховский сразу ушел в рубку, к начальнику моршколы Соломину. Каперангу вообще-то полагалось находиться в кабинете при школе РОСТО, но он предпочитал быть на водной станции. Рядом с маленькими, но все же кораблями.
Рыжика и Нессоновых еще не было, и это почему-то встревожило Словко. Странно даже… Чтобы не волноваться зря, он пошел на мыс, где стояли на кильблоках "марктвены". Белый корпус "Оливера Твиста" был местами обшарпан — успело уже потрепать кораблик в этом сезоне. Левая ванта малость ослабла, Словко неторопясь, старательно, перетянул капроновый талреп. Выкачал губкой лужицу, собравшуюся у резенкиля. Этой же губкой протер палубу, убирая налеты пыли. Похлопал яхту по крышке ахтерпика. "Оливер" благодарно подрагивал тонкими тросами стоячего такелажа. Потом Словко помог Владику Казанцеву закренить на кильблоках "Тимура" и поставить заплату на левой скуле ("Тимур" недавно "поцеловался" со старенькой "Миссисипи" Аленки Скляровой). Вкрутили восемь шурупов. Наконец Словко распрямился, стер ветошью с колена желтую шпатлевку, глянул на часы. Было 13.50. Он досадливо оглянулся на ворота. Ага! Оттуда двигались Игорь и Ксеня, а между ними бодро шагал Рыжик — в полной отрядной форме. Как и близнецы.
Он издалека встретился со Словко глазами, побежал. Остановился у кормы "Оливера", заулыбался с нерешительным вопросом в глазах.
— Моя карета оказалась без колес, — вздохнул Словко (и Рыжкины глаза перестали искриться). — Зато… вот… — Он выдернул из кармана за нитку блестящее колесико. — То самое…
Рыжик сразу увидел, что и правда то самое . Заулыбался — сперва нерешительно, а потом прямо засиял. Вцепился в нитку. Вскинул глаза.
— А… откуда? Как это?
— Когда увидел, что карета не годится, решил поехать, поискать у столба. Где ты говорил… Ну, поехал на велике. Смотрю, оно качается на сучке… — как самое простое дело объяснил Словко.
Рыжик тихо и убежденно сказал:
— Но это ведь чудо.
— Да, — согласился Словко. И не выдержал, выдал то, что сидело внутри: — Наверно, потому, что ты хороший человек, Рыжик.
Тот быстро глянул ему в лицо, замигал, начал суетливо связывать порванные концы нитки. Надел ее на шею. Подпрыгнул, сел на корму, закачал изжаленными ногами. Стал смотреть на свои потертые кроссовки. Вдруг спохватился и шумным шепотом выговорил:
— Ой… спасибо, Словко… такое-такое спасибо…
— Да чего там… — Словко сел рядом. — Корнеич сказал, что можешь идти в мой экипаж. Хоть с завтрашнего дня.
— Да? — тихо возликовал Рыжик. Вскинул ноги коленями к подбородку, крутнулся к Словко. — Это значит… уже точно?
— Куда уж точнее… если мы трое решили: ты, я и он…
Рыжик сосредоточенно засопел, задергал концы галстука. Чтобы он успокоился, Словко спросил скучноватым голосом:
— Чем ты сегодня с утра занимался? — И тут же сообразил: — А, знаю! Домой бегал, да?
— Конечно! Форму-то надо было надеть!.. Бабушка обрадовалась, когда узнала, что не буду в лагере. Говорит: "А чего тебе у других людей жить, а не дома?" А еще говорит: "Не такая уж я старая, сегодня сама в киоск за молоком ходила. Управимся вдвоем, зря Роза боится". Это, значит, мама моя… Может, правда?
— Посоветуйся с Корнеичем, — рассудил Словко. — Он ведь теперь за тебя головой отвечает.
— Да, посоветуюсь, — старательно кивнул Рыжик. И вдруг признался шепотом: — А еще я колесо раскрутил. — Оно, наверно, до сих пор вертится, у него же… такая инерция…
— Конечно, вертится, —согласился Словко.
— А еще я бабушку в церковь сводил, — прежним шепотом сказал Рыжик. — То есть в часовню. Это недалеко, у Хлебного моста. Ей там хотелось за кого-то свечку поставить, а соседка сказала, что ей с ней идти некогда… Ну вот… А потом я обратно к Игорю и Ксене. Меня их мама таким обедом накормила, хватит на неделю… — Он тихонько засмеялся и хлопнул себя по животу, которого не было.
Игорь и Ксеня видели, что у Словко и Рыжика свой какой-то разговор, и деликатно стояли в сторонке.
— Идите к Корнеичу, — кликнул их Словко. — Он вас будет сейчас назначать на яхты полноценными командирами. Пришел великий час,
— Ва-а? — не поверила Ксеня и округлила рот.
— Чтоб мне напороться на камни у Шамана! — поклялся Словко
Близнецы рванули к рубке, где на первой ступеньке трапа сидел Корнеич, окруженный "оранжевым народом".
Рыжик улыбался и гладил мизинцем висевшее поверх рубашки колесико. Словко посмотрел, подумал и спросил:
— Рыжик, а ты в церковь ходил ради бабушки? Или сам ты тоже верующий?
Он растерялся. Заморгал. Потом вдруг насупился:
— Я… да. Тоже. А что?
— Да ничего. Просто я подумал… Верующие ведь обычно крестики носят, а у тебя колесико…
Тогда Рыжик опять заулыбался:
— А здесь тоже крестик. Смотри: вот эти четыре спицы… — Он положил колесико на ладонь. — А эти четыре, как лучи солнца… А все вместе, будто роза ветров на карте…
— В самом деле… Да…
— Эй, Рыжик! — донеслось от рубки. Звал его Корнеич. — Беги сюда! Мама звонит!
Рыжик взметнулся с кормы. И вдруг испуганно замер.
— Да не бойся! — громко сказал Корнеич. — Беги! Все хорошо!
Вторая часть
ЧЕРНЫЕ ТЕТРАДИ
Время ветра
1
Густые солнечные брызги вертикально взлетали перед "Зюйдом" на метровую высоту. Потом, послушные встречному ветру, летели на носовую палубу, на визжавших от восторга матросов. Рыжик и Сережка, сидевшие на стаксель— и кливер-шкотах были в спасательных жилетах и плавках. Блестели, как фаянсовые коричневые статуэтки в оранжевых безрукавках. Матвей Рязанцев с гика-шкотом в стиснутых кулаках уселся на левом, наветренном борту, выгибался назад, поэтому большинство брызг проносилось над ним, задевало не всегда. До Словко, сидевшего на руле, долетало уже немного, но порой доставалось и ему… А еще доставалось облезлому тряпичному лисенку Берендею (размером с котенка), который смирненько сидел в лужице у швертового колодца. Это был Словкин корабельный талисман. Такие игрушечные зверята водились почти у всех рулевых — лягушата, кролики, обезьяны, мишки. При обычном плавании их привязывали на носу, к штагу. Считалось, что это традиция старинных парусников, которые всегда были украшены носовыми фигурами. Но во время гонок "фигуры" убирались внутрь яхты — чтобы не было лишнего сопротивления воздуха. И вот теперь Берендей безропотно промокал в кокпите, не имея даже удовольствия глядеть на озеро и яхты…
Конечно, пять лет назад, когда строили "Зюйд" и "Норд", проявили некоторое разгильдяйство. "Мягко выражаясь, досадную поспешность", — самокритично говорил Корнеич. Надо было на стыке форштевня и киля вывести плавные округлые изгибы обшивки, как в свое время у "Тремолино". Однако распаривать, выгибать фанеру по хитрым шаблоном — дело долгое. Хотелось спустить кечи в мае, в начале навигации, поэтому решили соединить обшивку днища и бортов "без хитростей", острой гранью. Ходят же с такими обводами "марктвены"!.. Но "марктвены" — одномачтовые бермудские шлюпы — были совсем другими. Они легко взбегали на волну, брызги разлетались по сторонам. А "Зюйд" и "Норд" на крутых курсах, взобравшись на склон волны до половины, утыкались носом в гребень, и гребень этот — с каскадами брызг и пены — летел на бак и в кокпит, на несчастный экипаж, поминавший строителей не по-доброму. В прохладную погоду приходилось натягивать поверх спасательных жилетов непромокаемые куртки с капюшонами. А иногда на крышках форпиков ставили полиэтиленовые отражатели брызг. Но на гонках ставить их — себе дороже: такое встречное сопротивление!
