— Олег, сделай мне комплект всех оттисков, стихи и картинки, — попросил Корнеич и встретился взглядом с Салазкиным. У того в зелени глаз был влажный блеск. — Сделай, я пробью это в газету "Поколение", на страницу "Школьные годы". Вместе с рассказом о Тёме… Да и пробивать не надо, сразу ухватятся…
Олег сделал.
Каховский отошел к стене, там из-за пыльного листа картона торчал гриф гитары. Сергей Владимирович вытащил гитару, попробовал струны, подкрутил.
— Смотри-ка, вполне пригодный инструмент…
— Да, ребята иногда развлекаются.
— Может, вспомним былое? — Каховский обвел глазами друзей.
— Пожалуй, — сказал Корнеич. — А то что-то много в последние дни… кладбищенского… Жить-то надо. Хотя бы назло врагам…
Каховский сел у стены, тронул струны, послушал.
— Подождите. Может, принести бутылку? — напомнил Кинтель.
— Успеется, — сказал Каперанг. — Сережа, давай…
— Да… Это Медведевых песня, Саши и Кузнечика. Может, не в настроение, но… — Каховский взял звонкий аккорд. Одна из самых старых эспадовских песен ударила словно желтым клинком по черным сталактитам горечей и печалей:
Там, где у цветов головки
Лепестками ветру машут,
Маленький кузнечик Вовка
Жил да был среди ромашек…
И так, куплет за куплетом, разгоняя сумерки, превращая усталых людей в мальчишек с натертыми бегучим такелажем ладонями, песня подвела их к давно известным, но неоспоримым строчкам:
Чтоб врагам
хвалиться было нечем,
Не беги
назад от них
ни шага.
Даже если ты кузнечик,
У тебя
должна быть
шпага.
Третья часть
МЫС ДРАКУЭЛЬ
Оприходованнные знамена
1
Закрытие гонок было скромным, даже без барабанного марша. Барабаны после поездки в октябрьское лежали в штабе на Профсоюзной, их в спешке и суете забыли привезти на базу, а когда спохватились, оказалось, что у Кинтеля заглохла машина. Поэтому вручали награды и спускали флаги просто под аплодисменты…
Словко не сумел сделаться чемпионом гонок. Он добился лишь второго места. А первое, как и в прошлом году, завоевал Кирилл Инаков. Ну и ладно! Досадно, конечно (всего-то двух очков не хватило!), однако не причина для траура. Тем более, что хватает других забот…
Да, сложная эта штука — наша жизнь. Уйдет какая-нибудь тревога — появляются другие.
Например, одна из долгих и грызущих душу тревог — "Кем я буду?" — недавно разрешилась после разговоров с Салазкиным. Оказывается, у него, у Словко, есть кое-какие способности для осознания пространственных загадок и "пролезания" в хитрости энергетических и всяких прочих полей. По крайней мере, Словко — если не умом, то нутром — понял правоту Салазкина, когда тот объяснял: всяческие законы развития мира и небывалые явления возможны во вселенной, только для них нужны соответствующие условия. Для одних — такие, для других — иные. Как для рыбы вода, а для песчаной ящерицы жаркая пустыня. И хронополе может в полную силу проявить себя, если выявить для этого нужные закономерности… Чтобы разобраться в таких делах, надо изучить столько всего, что страшно представить. Но Салазкин сказал, что у него, у Словко, есть к подобным проблемам явные склонности, а Салазкину можно верить (особенно, когда очень хочется). А времени впереди — целая жизнь…
Но от всех беспокойств никогда не избавишься. Вот и сейчас… Во-первых, почему не пишет и не отвечает на звонки Жек? (Уехал куда-нибудь отдыхать с родителями? Но как он мог не сообщить!) А еще не давало покоя тревога за отряд.
Что-то шло в нем не так. На первый взгляд все нормально (если не считать стычек Аиды с Корнеичем, но это дело обычное). Однако Словко слишком долго был (жил!) в "Эспаде", чтобы не заметить внутреннего разлада.
А родители слишком хорошо знали сына, чтобы не увидеть его "тоски и тревоги". Словко лежал на диване — нечесаная голова на середине мятой постели, длинные кофейные ноги задраны на полку с морскими словарями. Обычная поза, когда в жизни что-то не ладится.
Отец встал в дверях, поглядел полминуты и сказал через плечо:
— Мать, наследник чего-то мается. Может, страдает из-за спортивных неудач?
— Тьфу, — сказал Словко.
Мама тут же вошла и села на край дивана.
— Небось, рифма никак не отыщется?
— Ну, какая рифма! Я же говорил, что завязал! После Тёмкиных-то стихов…
Мама глазами задала еще один вопрос. Про то, о чем вслух не спрашивают (считалось, что мама про такое и не знает). На словах вопрос звучал бы так: "Может быть , она стала слишком внимательно смотреть на кого-то из других мальчишек?" Но с этим, слава Богу, все пока было в порядке. И Словко нейтрально поглядел на свои торчащие у словарей ступни.
Однако он не привык таить свои тревоги от родителей. Выложил их и сейчас. И про Жека, и про отряд ("Будто что-то надтреснуло у нас…") Его, как могли, успокоили. В Калининграде недавно были сильные штормы, пообрывало, небось, телефонные провода. Все скоро наладится. А насчет отряда мама сказала:
— За тридцать с лишним лет в "Эспаде" не раз бывали смутные времена. Это же как живой человек. У всякого человека время от времени случаются недуги…
— Чтобы лечить недуг, надо знать диагноз, — насупленно возразил умный сын. — И выбрать лекарство. Аспирин или клизму…
— Не обязательно. Чаще организм справляется сам…
Маме — ветерану отряда — можно было верить. Словко слегка отмяк. Папа, успокоенный тем, что депрессия у сына не слишком сильная, ускользнул к вожделенному компьютеру. Мама посидела рядом, перебрала в пальцах Словкины раскиданные по одеялу космы.
— Поедете в лагерь, там все наладится…
— Может быть… — неуверенно согласился Словко.
Ничего не наладилось. На следующее утро, когда собрался совет флотилии, чтобы обсудить лагерные вопросы, Аида закатила истерику (вот тебе и психолог со всякими тренингами!). Она при всех слезливо орала на Корнеича: как он смел дать в газету такую статью!
Статья была напечатана сегодня утром в газете "Титулярный Советникъ" и называлась "Парус Тёмы Ромейкина". Сейчас вырезка висела в коридоре, на щите с отрядными объявлениями. Корнеич в газете рассказал Тёмину историю, поместил там его стихи о "времени ветра" и, конечно, от души вломил тем, кто отключил в тот злополучный день электричество. И всем, кто равнодушием своим и жадностью губит нынешних мальчишек и девчонок. "Сытые, скаредные, очумелые от своего бизнеса, да будут они прокляты!.."
— Как?! Какое право ты имел это написать?!
