"Зюйд" бежал как по ниточке. В левый борт иногда ударяли гребешки мелкой зыби, изредка бросали в Рыжика искристые брызги, тот радостно ойкал.
В руках у Рыжика были два шкота — от кливера и стакселя. Он старательно следил, чтобы оба треугольника не заполаскивали, но и не были перетянуты. Мог бы вообще-то задать шкоты на утки, но, видимо, ему нравилось играть ими, как вожжами норовистой лошадки. Сидел Рыжик впереди, слева от мачты, верхом на неширокой палубе левого борта — одна нога в кокпите, недалеко от плеча Корнеича, другая — снаружи, чиркает пальцами по гребешкам.
— Рыжик, какой курс и галс?! — окликнул матроса рулевой Словко.
— Что? — оглянулся Рыжик, явно удивившись такому детскому вопросу. — Галфвинд левого галса…
Словко засмеялся: шутка, мол. Он не думал экзаменовать Рыжика, просто захотелось увидеть его лицо. И Рыжик понял шутку, заулыбался.
Московкин тоже сидел на левом борту, но не верхом, конечно, а спиной к воде (Рыжику пришлось нагибаться, чтобы глянуть из-за него на Словко). Его впалая щека была в тени и казалась синеватой. Гика-шкот Олег Петрович двумя шлагами набросил на ладонь, чтобы удобнее было держать. Так поступать не следовало. Словко несколько минут колебался: делать замечание было неловко, но командир обязан…
— Олег Петрович, пожалуйста не наматывайте шкот, — наконец попросил он. — Не положено по технике безопасности…
— Что?.. Ах, да! Прости, голубчик. Вот что значит столько времени не выходить на воду. В общем-то я ведь сухопутный человек…
— Вы хорошо держите парус, — примирительно сказал Словко.
Московкин улыбнулся, убрал витки троса с ладони, и улыбка тут же пропала. Кажется, Олега Петровича заботили какие-то мысли, не связанные с такелажными делами.
И правда заботили! Потому что через минуту Московкин вполголоса произнес:
— Даня, есть разговор…
— Серьезный? — спросил Корнеич. И было видно, что он надеется: разговор не очень серьезный. Потому что и без того хватало проблем, а скольжение яхты было таким беззаботным. Плыть бы так и плыть…
Но Московкин сказал, упершись глазами в тугое полотно:
— Да…
— Ну? — вздохнул Корнеич, переключая себя из режима беспечности в привычное состояние "боевая готовность".
— Даня, я нашел Васю Ростовцева…
— Кого? — недоуменно шевельнулся Корнеич.
— Тёминого друга по прозвищу Орех. То есть Орешек… Он после облавы был определен в сиротский интернат номер два, для отсталых детей. Совершенно непонятно, почему, нормальный ребенок… Тёма не мог его, конечно, разыскать, а для меня это не составило труда… Он младше Тёмы, кстати. Всего восемь с половиной.
Корнеич журналистским чутьем, казалось, тут же распознал положение дел:
— Ясно. Хочешь забрать к себе, а чиновницы-педагогессы уперлись?
— Я его уже забрал. Поупирались и отдали. Дело в другом, Даня…
Корнеич выжидающе молчал.
— Даня, я тут подумал… Может, возьмешь его себе? Чудный мальчонка, еще почти не задетый уличным вирусом… Оказывается, они с Тёмой вместе сочиняли стихи…
— Господи, ну о чем речь! — с облегчением выдохнул Корнеич. — Ну, конечно же! Мы же договаривались, что в сентябре возьму у вас целую группу. Но если надо, этого… Орешка… хоть завтра…
— Даня, я не о том, — как-то набычившись, проговорил Олег Петрович. — Я… думал, может, возьмешь его насовсем? От меня в свой дом… Понимаешь, есть дети, неприспособленные к интернатскому быту. Он такой… Он одержим мечтой о каком-нибудь родном человеке, о родной крыше.
Тихо стало, только ровно бурлила вода.
Вообще-то во всей этой сцене было что-то неправдоподобное ("Если послушать со стороны", — подумал Словко). Во-первых, такие предложения не делают с бухты-барахты. Во-вторых, взрослые не ведут подобные разговоры при ребятах. Но, с другой стороны, это были не обычные взрослые и ребята, а люди, давно уже привыкшие к ясности отношений. Таких, когда не надо что-то недоговаривать и прятать… Это были люди, которые "видят фонарик"…
"А кроме того, — мелькнуло у Словко, — они говорят совсем тихо и, может, считают, что я не улавливаю суть или просто не слушаю…" И он сделал вид, что и правда не обращает внимания на разговор.
А Рыжик, тот и в самом деле не обращал. Он был занят шкотами, парусиной, ветром и слышал только голос воды.
Корнеич молчал с минуту. Потом зашевелил протезом, завертел головой, заскреб пыльно-рыжую шевелюру.
— В каком-то старом романе про пиратов, — заговорил он, — я читал: "Если бы в этот миг Провидение открыло в небе люк и в него сбросило на голову капитана Джойса семифунтовое ядро, он и то не был бы повергнут в столь отрешенное, лишившее его дара речи состояние…"
— Я понимаю, — удрученно кивнул Московкин.
— Ну и… хорошо, что понимаешь… Ты что, хочешь немедленного ответа?
— Да нет, конечно… Просто я думаю… Васятка этот мне признался… ну, когда мы говорили про Тёму и вообще… что пуще всякого чуда хотел бы старшего брата. Он потому и к Тёме был так привязан. Даже убегал из интерната два раза, да безуспешно… И я вспомнил еще… твоего Ромку. Как он говорил однажды, будто было время, когда ему хотелось братишку…
— Ну… говорил. Не раз даже, — нехотя отозвался Корнеич. — Но ты же знаешь… Татьяна, врачи…
— Ну да, ну да… Вот я и подумал: может, он среди своих тинейджерских увлечений еще не совсем забыл мечту детства?
Корнеич опять повертел головой.
— Не знаю. По-моему, у него сейчас только девицы на уме… да дирижабли… Нет, ну ты, Олег, в самом деле… так сразу…
— Да не сразу. Я понимаю, тебе надо познакомиться…
— Прежде всего надо поговорить с Татьяной…
— Ну да, ну да… Кстати, я уже поговорил…
— Боже праведный! Когда ты успел?
— Вчера вечером по телефону.
— И она мне ни слова!
— Ты вчера вернулся к полуночи и сразу бряк в постель… А утром бегом на базу…
— А тебе-то она что сказала?
— Что-что… Вроде как ты про ядро. А потом: "Надо поговорить с Даней…" Однако я не уловил в ее словах решительного "нет"…
— Все ясно, — покивал Корнеич и принял прежнюю расслабленную позу. — Чем прекрасна жизнь? Своей непредсказуемостью.
— Тебе ли привыкать, — усмехнулся Московкин.
— Это верно…
Олег Петрович зажал шкот в коленях и зябко потер плечи (они остро торчали под полосатой рубашкой).
— Понимаю, Даня, у тебя заслуженное недоверие к тем, кого я рекомендую. Да… Но это ведь мальчик, а не Толкуновы, будь они неладны. Я тогда очень ошибся…
— Причем тут Толкуновы!.. Я представляю, какая волокита предстоит с документами…
