— Я только сейчас сообразил, — весело удивился Каховский. — Перекур, а мы ведь все некурящие. Да? Я пробовал было, да потом бросил. В экспедициях с этим лишняя морока, да и студиозусам дурной пример ни к чему.
— А я бросил во втором классе, — посмеялся Салазкин. — После первого раза, когда меня вместе с другими пацанами заметила за гаражами соседка. Отец выдрал меня хлипким клеенчатым пояском. Процедура была совершенно безболезненная, но меня ошарашил сам факт. Это что же такое ужасное я наделал, если мой милый интеллигентный папа вынужден положить меня на колено и, задыхаясь, лупцевать по заднице… А потом я сам себе говорил спасибо, что больше не начал. Был бы курящий, в яме свихнулся бы без табака, бывали такие случаи…
— У тетушки Вари был медицинский жгут, — предался воспоминанием и Кинтель (торопливо, чтобы сбить Салазкина с воспоминаний о яме). — Это вам не клеенчатый поясок. Она им грозила каждый раз, как унюхает. Ну, я и завязал от греха подальше… Потом правда, в пятнадцать лет, попробовал снова. Это когда Алка Баранова перестала писать из Хайфы. До сих пор боюсь: вдруг угрохали ее там террористы. Ни ответа, ни привета… Вот я и задымил. Но после каждой сигареты жутко болела голова: видать, последствия. Плюнул… Если не получится женитьба, начну снова, терять нечего…
— Получится, получится, — пообещал Салазкин, который был в курсе всех дел Кинтеля.
— Я дымил в Афгане, — признался Корнеич. — Там без этого было невмоготу. А после ранения почему-то как отрезало. Закурю — тянет рвать… И слава Богу. Нашему народу такой пример нужен еще меньше, чем студентам… А наследнику — тем более…
"Наследник" в это время воспитывал подопечного Васятку. Орешек радостно пищал, потому что Ромка поднял его над головой и нес к озеру. Обещал, что сейчас, мол, "закину эту липучую личинку на глубину и разом избавлюсь от всех забот". Вина "личинки" была в том, что он раза два осторожно приставал к Ромке: будем ли сегодня еще купаться?
Подоспевший Кинтель рассудил, что вина не велика, а искупаться перед ужином будет полезно всем.
Так и сделали. Потом съели по миске овсяной каши, сваренной из концентратов, запили чаем, в котором плавали сухие сосновые иголки. Мастер и Маргарита заявил, что там плавают еще и дохлые головастики, но этот факт не нашел подтверждения.
После ужина занялись кто чем. Владик Казанцев и Мишка Булгаков взяли луки и пошли "у моря искать дичины". А точнее, пулять никому теперь не нужные стрелы в озеро — кто дальше. Стрелы золотились под вечерним солнцем, вертикально втыкались в воду и, погрузившись наполовину, торчали, как длинные восковые свечки.
Жек взял у Словко мобильник и звонил матери, что "никуда я не девался, а в лагере под начальством прежних командиров, и Словко тоже здесь и передает горячий привет…"
Рыжик и Сережка Гольденбаум, сели у поставленного в траву барабана и по очереди что-то выстукивали палочками и костяшками пальцев.
Кухонный наряд мыл на берегу посуду, иногда отправляя миски в недалекое плавание.
Остальные разбрелись кто куда…
Кирилл и Равиль вдруг вспомнили, подошли к Каховскому:
— Сергей Владимирович, а что за ночное явление, о котором вы говорили?
— А вы не знаете? Сегодня Луна в перигее, то есть на самом близком расстоянии от Земли. Такое в период полнолуния случается примерно раз в двадцать лет. В газетах писали… Она, матушка, нынче будет казаться больше, чем обычно, в полтора раза. Фантастическое зрелище! Этакий сказочный диск над горизонтом. Пропустить это грешно…
Об ожидаемом сказочном зрелище почти сразу узнали все. Однако до него было еще далеко, луна всходила после полуночи. А пока что еще солнце не спешило прятаться.
Рыжик подошел к Словко и Жеку. Глянул: можно к вам? Его взяли в четыре руки, усадили рядом. Жек спросил шепотом:
— Можно посмотреть твое колесико?
— Ага… — тоже шепотом обрадовался Рыжик. Достал колесико из-под ворота. Жек бережно взял его на ладонь, они с Рыжиком сдвинулись головами.
Чтобы не мешать им, Словко прислонился к теплому валуну и стал смотреть на просвеченный предзакатными лучами флаг — тот легко колыхался на ветерке.
"Нельзя его прятать в шкаф, когда вернемся, — подумал Словко. — Надо, чтобы он стал особым флагом барабанщиков. Навсегда…"
И опять стало отстукивать в голове:
Как бы ни гнуло нас — прямо стой.
Отряд — он там, где есть знамя.
Рыжее знамя упрямства —
В ясном небе над нами…
Он стукнул себя по колену.
— Ты что? — сразу качнулся к нему Жек. А Рыжик взметнул встревоженные глаза.
Скрывать что-то от Жека было нельзя (да и от Рыжика не стоило).
— Потому что я дубина… Обещал себе не заниматься больше рифмоплетством, а оно само лезет в мозги…
— А что сплелось? — конечно же, спросил Жек.
— Ну… вот… — Словко, пыхтя от неловкости, пробормотал свои строчки.
— Это не рифмоплетство, а по правде, — уверенно сказал Жек. И Рыжик подтвердил:
— Да.
— Не надо тебе бросать это дело, — рассудил Жек.
И Рыжик сказал опять:
— Да.
Словко… он что мог сказать в ответ? Проворчал полушутя:
— Такие вопросы не решают, когда спуск флага на носу. Думать будем завтра…
Кирилл Инаков заколотил в отмытый котелок и прокричал:
— На линейку!
Сбежались, построились лицом к уходящему солнцу. Оно повисло над левым, дальним берегом, отороченным темной щетиной леса. Полинка встала у сосны с флагом. Она была довольна. Раньше ей редко приходилось поднимать и спускать флаг — потому что всегда с барабаном. А нынче вот подвернулось — нет худа без добра…
— Флотилия, внимание! К спуску флага… — Кирилл подождал, когда большой покрасневший диск сядет на лесной гребешок. — Флаг пошел!
И обвисшее полотнище медленно заскользило вдоль соснового ствола. Чтобы завтра подняться и вновь затрепетать на ветру. А Рыжик пробарабанил сигнал спуска, но не замолчал, стал выговаривать палочками что-то незнакомое, свое… "Нет, не совсем незнакомое, — понял Словко. — Он ведь играет мои стихи о "рыжем знамени упрямства"…
Рыжик барабанил — негромко и доверительно — пока солнце уходило за лес. Все понимающе ждали. Наконец алая горбушка спряталась за черную кромку, веером выбросила оранжевые лучи. Они загорелись в редких облачных полосках.
— Отбой, — не по строевому, по-домашнему как-то сказал вахтенный командир Кирилл.
И сразу каждый ощутил: вот он настоящий бивуачный вечер, когда окончены все дела. Теплый воздух пах соснами, нагретыми валунами, озерной водой и… земляникой (или Словко ощущал это, когда мельком поглядывал на Ксеню?). Громче затрещал костер, в который подбросили охапку собранного по окрестностям топлива.
