"Надежда" снова легла на борт, и пошли секунды ожидания: встанет ли? Со стонами начала "Надежда" выпрямляться.
"Господи, никогда не было такого..."
Не помнил он подобного шторма, хотя обошел на разных кораблях полсвета. Ни у берегов Вест-Индии, ни в Бенгальском заливе, где крейсировал с англичанами на их фрегате, ни в китайских водах, известных своими тайфунами, не приводилось встречаться со столь неудержимой силой стихии...
Палуба опять покатилась в глубину, шквал ударил в правый борт, оторвал от планшира Головачева, толкнул к бизань-мачте. Но через несколько секунд лейтенант снова оказался рядом.
"А ведь ему не в пример страшнее, чем мне, — подумал Крузенштерн. — Мальчишка... Хотя какой же мальчишка? Успел уже поплавать, побывать в кампаниях... Да и сам ты в двадцать три года считал ли себя мальчишкой? В скольких сражениях со шведами обстрелян был, в Англию попал на учебу в числе лучших офицеров... Да, но сейчас иногда вдруг чувствуешь себя ребенком. При расставании в Кронштадте сдавило горло слезами, как в детские годы, когда увозили из Ревеля в корпус..."
Сорвало кожаный капюшон, Крузенштерн опять натянул его.
"...А Головачев? Что я про него знаю? Единственный, с кем не был знаком до плавания. Посоветовали, сказали: искусный и храбрый офицер... А и в самом деле держится молодцом..."
— Петр Иванович, как на руле?! — крикнул Крузенштерн и подавился дождем.
У штурвала были различимы фигуры в штормовых накидках.
— На руле! Держитесь там?! — перекричал шторм лейтенант.
— Так точ... ваш-высок-бла-родь! Держ... — долетело до него.
— Кто рулевые?! — отворачиваясь от ветра, крикнул Крузенштерн.
— Иван Курганов и... Григорьев... ваш-сок-родь...
— Круче к ветру держите, ребята! Все время круче к ветру!
— Так точ... Держим ваш... родь...
— Крепко привязаны?!
— Так точ...
Опять чудовищный этот крен со стоном рангоута и мучительным скрипом обшивки. Встанем ли? "Ну, вставай, "Надежда", вставай, голубушка... Да выпрямляйся же, черт тебя разнеси!"
Это надо же, как взбесились волны! И не где-нибудь в открытом океане, а в проливе, в Скагерраке, хоженном туда-сюда не единожды... В том-то и беда, что в проливе. Кто знает, где теперь берег? Стоит задеть камни — и пиши пропало. До чего же обидно — в самом начале плавания...
— Круче к ветру!
Да что могут сделать рулевые, когда хода у корабля нет, а вся ярость шторма лишь на то и нацелена, чтобы поставить "Надежду" бортом к ветру, к волне...
Какая-то фигура, цепляясь за леера, взобралась на ют.
— Кто?! — гаркнул Крузенштерн.
— Это граф Толстой! — отозвался Головачев.
Поручик гвардии Федор Толстой оказался рядом.
— Что вам здесь надо?! — Крузенштерну было не до любезностей.
— Наблюдаю разгул стихий, — отплевываясь, изъяснился поручик. — Любопытствую и удивляюсь себе, ибо ощутил в душе чувство, доселе неведомое. А именно — боязнь погибели. До сей поры был уверен, что в части страха обделен природою...
"Правда ли боится? — подумал Крузенштерн. — Или валяет дурака, а настоящей опасности не понимает?"
— Идите философствовать в каюту, граф! Здесь не место!
— Отчего же, капитан?!
— Оттого, что смоет в... — Крузенштерн не сдержал досады и назвал место, куда смоет бестолкового сухопутного поручика. Тот захохотал, кашляя от дождя и ветра. Неожиданно засмеялся и Головачев. И тут опять бортом поехали в тартарары, а сверху рухнул многопудовый пенный гребень.
Когда "Надежда" очередной раз выпрямилась и вскарабкалась на волну, Толстой выкрикнул:
— Кому суждено погибнуть от пули, тот не потонет!
— А вы знаете точно, что вам уготована такая судьба? — сквозь штормовой рев спросил Головачев.
— На войне ли, от противника ли у барьера, но знаю точно — от пули помру! На крайний случай — сам из пистолета в лоб! Не в постели же кончать дни свои офицеру гвардии!
— Завидна столь твердая определенность! — цепляясь за планшир, насмешливо крикнул Головачев.
— Кто же мешает и вам...
— На руле! Два шлага влево, чтобы ход взять! А как волна встанет, снова круто к ветру! — скомандовал Крузенштерн. — Так!.. Все, братцы, на ветер! Прямо руль!
— Разве же эта посудина слушает еще руля? — искренне удивился Толстой.
— Сие не посудина, а корабль Российского флота! — неожиданно взъярился Головачев. — И правда, шли бы в каюту, граф! А то и пуля не понадобится!
— А в каюте что? Та же вода! Хлещет во все щели!
"Коли выберемся благополучно и дойдем до Англии, сколько дней лишних потратим на новую конопатку", — подумал Крузенштерн. И впервые выругал в душе милого Юрочку Лисянского за то, что не сумел он за границей купить корабли поновее.
Кстати, где он сейчас, Лисянский? "Нева" исчезла за дождем и волнами при первых же шквалах, и теперь лишь гадать можно о ее судьбе... Ну, да если мы пока держимся, бог даст, и она выстоит. Не случилось бы только самого худого: вдруг вырастет над волною силуэт корабля, кинется навстречу...
Экие мысли в голову лезут! Лисянский не новичок, не повернет судно по ветру. А все-таки...
— На руле! Смотреть вперед сколько можно!..
— Есть, вашблагородь! Сколько можно, смотрим!..
Это Курганов. Отличный матрос, хотя, по мнению некоторых, языкаст не в меру. Вот и сейчас проскочила насмешка: смотрим, мол, приказ выполняем, да только чего тут рассмотришь-то?
Ну и ладно. Ежели есть в человеке еще сила для насмешек, значит, держится человек...
Толстой крикнул опять:
— Здесь хотя бы на воле, а в каюте совсем тошно! Страхи спутников моих и стенания, кои слышатся там, усугубляют душевное расстройство!..
— По-моему, для борьбы с душевным расстройством вы излишне долго беседовали с бутылкою, — догадался Крузенштерн. — Только, ради бога, без обид, граф! Драться с вами на дуэли я все равно не имею возможности!
...Сумрак стал жиже, появились первые признаки пасмурного рассвета. На ют поднялись Ратманов и Ромберг.
— Иван Федорович, обшивка местами расходится, в трюме может случиться течь, — сказал Ратманов.
— Все может быть, если скоро ветер не ослабнет.
— Идите отдохните, Иван Федорович. И вы, Петр Иванович. Мы заступаем.
Крузенштерн спустился в каюту. Под бимсом — выгнутой потолочной балкой — мотался масляный фонарь. Воды было по щиколотку, она ходила от стенки к стенке. Фонарь раскидывал по ней желтые зигзаги. Плавала разбухшая книга.
Постель промокла. Крузенштерн повалился на койку, не снимая плаща. Качка сразу сделалась мягче, взяла его в большие темные ладони, вой ветра и плеск за бортами приутихли... И казалось, прошла минута, но, когда вестовой растолкал капитана, за стеклами свистело уже серое утро.