— Я это письмо видел…
— И… что? — шепотом спросил Егор.
— Гай понял, сорвался сюда… А Димки уже нет. Вечером в раздевалке — веревку на крюк и в петлю головой…
Ревский замолчал, забарабанил пальцами по тугому диванному сиденью. В соседней комнате, где обитали его сыновья-студенты, под равномерное уханье музыки пел женский магнитофонный голос:
Нам не вернуться до срока,
В ритме тяжелого рока
Будешь опять одиноко
С тенью судьбы танцевать…
«Чушь какая», — машинально подумал Егор. Тяжело сказал:
— И теперь Гай казнится, что опоздал…
— Он не виноват, что опоздал. Письмо написано в начале марта, а на штампе на конверте — двадцатое число. Гай в момент разобрался, в чем дело. Специалист все-таки.
— А в чем… дело?
— Письма-то ребята для отправки воспитателям сдают. А те, конечно, любопытствуют. Какие-то письма совсем не посылают, если там жалобы, какие-то задерживают: чтобы вскрыть, прочитать, заклеить, отослать, тоже время надо. Ну вот, Димкин воспитатель и проволынил. Может, сперва совсем отправлять не хотел, а потом все же решил. А пока письмо шло…
— А что за воспитатель? — спросил Егор. И почему-то вспомнил Поп-физика. Такой же, наверно…
— Гай говорит, молодой, уверенный. С вузовским значком… Умный, говорит.
— Умный?
— Да… Сказал Гаю: «Вы юридически ко мне не подкопаетесь».
— А Гай что?
— Гай… он и есть Гай. Сказал: «Вы ко мне тоже. Свидетелей нет…»
— И дал по морде?!
— Несколько раз… А потом пришел ко мне, просто черный весь… Я его какими-то каплями отпаивал, жена дала. А он все твердит: «Что же теперь делать?»
— Да ничего ему не будет! — горячо сказал Егор. — Свидетелей же не было! А если бы даже и были… Ну что, тот тип в суд, что ли, пойдет? Да его самого надо… — Он словно споткнулся о взгляд Ревского.
— Егор… Гай разве об этом? Он о мальчике…
Егору захотелось зажмуриться от стыда. Но он только отвернулся. Сказал коряво и с запинкой:
— Теперь… с этим-то что сделаешь… Раз нет его…
Магнитофон пел:
Как по велению рока,
Без остановок и срока
В ритме тяжелого рока
Танец твой не-у-мо-лим…
— Молодежь! — громко сказал Ревский. — Сбавьте вы на полтона ваш рок, ей-богу…
Молодежь сбавила. Ревский откинул голову и, глядя в потолок, проговорил:
— В человеческом мышлении господствует закон оптики…
Егор посмотрел на него с сумрачным вопросом.
— Очень просто, — объяснил Ревский. — Свои мелкие заботы и несчастья кажутся важнее больших, но далеких. Не своих… Муха, которая летает у твоего носа, выглядит крупнее самолета. И так во всем… Человечество давно уже по сути дела живет на сундуке с динамитом и гасит окурки о его щелястую крышку. Но этот факт занимает нас в общем-то меньше, чем ежедневные проблемы: скажем, неуды в зачетках, как у моих балбесов, или загубленный в Госкино сценарий, как у меня самого… Возможно, такой подход к явлениям бытия и разумен, иначе жизнь была бы невыносима… Но есть в этом что-то подлое…
Егор, не глядя на Ревского, спросил:
— А сколько лет было этому Димке?
— Не знаю… Видишь, даже не знаю, не поинтересовался… Вот мы с тобой пожалеем его, содрогнемся даже, а вскоре перестанем о нем думать — у каждого свои дела.
— Ну так что же, — неловко сказал Егор. — Так у всех…
— Кроме Гая! Он так не может, у него на каждую человеческую болячку свой нерв. А болячки не лечатся, а нервы горят… Мать и Галка за его позвоночник страдают, но это чушь, с такой спиной до ста лет скрипят. А сердце он сожжет ко всем чертям, жениться не успеет… Кстати, ты знаешь, что ночью он летит в Севастополь?
— Откуда мне знать? Мы же не виделись.
— Он ходил к тебе вчера вечером, когда немного успокоился… Не застал тебя… А сегодня утром он ездил на кладбище. На Димкину могилу.
— В хорошеньком настроении он полетит в Севастополь… — отозвался Егор. — А когда он вернется? Мне его надо до зарезу.
— Через неделю. С первого апреля он должен пойти на работу в газету. По договору… Если, конечно, не будет скандала из-за пощечины.
— Жалко, что мы не увиделись. Черт принес за мной вчера вечером Наклонова…
— А! Так он отыскал тебя?
— А вы откуда знаете? Что он меня искал?
— Вчера около восьми часов он звонил мне. Спросил, не знаю ли я твоего адреса. Объяснил, что ты ему нужен по каким-то делам литературного клуба. Я, признаться, и не подозревал, что ему известно… твое происхождение… Но он спешил, объясняться было некогда. Адрес я дал.
Егор подумал. Вспомнил. Сопоставил. Медленно сказал:
— Д-да… дипломат. А мне потом говорит: «Ты разве с ним знаком?» С вами, то есть.
— Странная история. Если не секрет, зачем ты ему столь срочно понадобился?
— Почуял, что хвост прищемило, — зло сказал Егор.
— Выразительно, но непонятно…
— Я объясню. По порядку, ладно?
Ревский не перебил ни разу.
— …Я так и сяк вертел в голове эту историю, — закончил Егор. — Ну, не мог Толик рассказывать о гибели Алабышева. Верно ведь?
Ревский сидел, откинувшись к спинке дивана и наклонив курчавую голову. Он похож был на Пушкина, который изрядно постарел и сбрил бакенбарды.
— Насколько мне помнится, — медленно сказал Ревский, — Толик совсем ничего не говорил про Алабышева. Я отлично помню то лето и наши разговоры. Толик вообще лишь однажды упомянул о рукописи, когда мы говорили об острове Святой Елены. И никогда он повесть Курганова нам не пересказывал… А про Алабышева я впервые услышал в шестьдесят седьмом году, на «Крузенштерне»…
— Вот видите! Значит, Наклонов мог узнать про него только из рукописи! Правильно?
Все так же медленно и слегка отрешенно Ревский проговорил:
— Детективная история в стивенсоновском духе… и с грустным оттенком.
Егор не стал уточнять, откуда грустный оттенок. Он и сам его ощущал, но не это было главное.
— Александр Яковлевич, как вы думаете? Могла рукопись как-то оказаться у Наклонова?
— Теоретически это не исключено… — Ревский рассеянно прошелся пятерней по шевелюре. — Можно предположить… например, так. Мы той осенью да и следующим летом увлекались сбором утиля. По городу ходили старьевщики — агенты «Вторсырья» с тележками, мы им сдавали всякое барахло. И бумагу старую тоже. Не так, как сейчас макулатуру, а вместе с рваными калошами, тряпьем, всякой рухлядью. А взамен получали копейки или игрушки — пистолетики, свистульки… Ну, а утиль-то надо было добывать, вот и бросил Олег наш отряд на поиски. По дворам, по свалкам, по чужим чердакам… Чердаки — это было особенно заманчиво. По вечерам, с фонариками, масса страхов и приключений. И находки самые неожиданные: то лампа старинная, то подшивка «Нивы»… Ну, и папки с бумагами всякие… Вечером свалим трофеи у Олега на веранде, а утром разбираем… Не исключено, что копался в добыче он и без нас, заранее. И мог наткнуться на рукопись. Если она как-то попала из комнаты Курганова на чердак…
