— Не знаю... Но, наверно, так и было.
— Наверно. Значит, два меча лучше, чем меч и щит, да?
— Смотря какой бой. Бывает, что и лучше... Вань, хочешь в сад имени Пушкина? Там, говорят, игральные автоматы поставили. У меня три пятнадчика есть...
— Ага! — Ваня подпрыгнул. — И у меня два, вот! — Он выхватил денежки из кармана, подбросил на ладони. — А если не работают автоматы, то мороженое...
Дорога к саду Пушкина вела мимо школы, и в пол-квартале от школьных ворот встретили они Ванину учительницу.
— Здрасте! — сказал Ваня, хотя, конечно, видел ее совсем недавно, на уроках. И Егор буркнул «здрасте». Один-то он не стал бы с ней здороваться, но раз с Ванюшкой идет...
Она рассеянно кивнула. Но когда уже разминулись, вдруг окликнула:
— Ямщиков!
Ваня и Егор обернулись. Анастасия Леонидовна шагнула назад и раздраженно сказала:
— А почему ты не на репетиции? Шастаешь по улицам неизвестно с кем, когда весь класс работает. — Она сделала еще шаг к Ване и возвышалась над ним — рослая, красивая, рассерженная.
Ваня поднял лицо. Сказал без боязни:
— А какая репетиция? Вы же сами всех отпустили.
— Я? Отпустила? Я сказала Лене, чтобы она проверила все ваши номера для утренника! Ты хочешь мне наврать, что она вас не оставляла?
— Она оставляла. Только не всех, а у кого стихи и танцы. А я только в хоре...
— А хор не должен, по-твоему, репетировать? Будете голосить на концерте, как мартовские коты? Кто это придумал вас отпустить? Стрельцов? Кто в классе хозяин — я или Стрельцов?
— Стрельцов вовсе ни при чем, — сказал Ваня. — Лена говорила, что хора сегодня не будет, потому что баянист занят.
— Баянист не твоя забота! Надо быть там, где коллектив, а не болтаться!
Ваня чуть заметно пожал плечами, глянул на Егора: что, мол, поделаешь.
— Ну, ладно. Пойду на репетицию. Независимо-покладистый Ванин тон окончательно взвинтил Анастасию Леонидовну.
— Да? Пойдешь? В таком виде, без формы? Там тебе не парк культуры и не цирк. Там школа! Ясно? Шко-ла!
— Не уроки же... — тихо сказал Ваня.
— Школа — это всегда уроки! Заруби себе на носу!
Егор мгновенно вспомнил, как запрокидывал Ваня лицо с разбитым носом, а Венька смывал кровь. И Егор сказал:
— Чего вы на него кричите? Привыкли?
Она мгновенно перенесла свой гнев на Егора:
— А ты!.. Ты!.. Шпана! Ты что суешься? Мало что один брат из-за тебя в больнице, хочешь довести до беды и второго?! Ямщиков, чтобы я тебя больше не видела с этим!..
У Егора, как от недавних оплеух, заломило щеки. Ваня шагнул назад, взял его за рукав, потом отпустил. Егор, сжимая губы, смотрел Анастасии Леонидовне в лицо. Вся ее красота облетела с лица, как пудра, оно было красно-пятнистым.
— Замолчите. Если ничего не знаете... — глухо сказал Егор.
— Он говорит «замолчите»! Учительнице! Это ты у меня заткнешься! На педсовете! Загубил одного брата и гуляет с другим, как ни в чем не виноватый! Сидел бы лучше, как мышь!
— А пока я буду сидеть, как мышь, вы будете издеваться над ними. Да?.. Тыкать мордой о парту, орать, гонять, доводить до слез. Вы все... И доводить их, чтобы бегали из дома, да?.. И до могилы, как Димку Еремина... Да?!
Она хлопнула губами. Замигала. Может, что-то слышала раньше о Димке. А может, просто потеряла дар речи. Егор повернулся, чтобы взять Ваню за руку и уйти.
Вани не было...
То ли испугался Ваня Настасьиного крика, то ли просто решил, что лучше всего — с глаз долой. Что с него возьмешь, совсем еще малёк...
Ладно, если просто испугался... А если подействовали Настасьины слова, что Егор виноват в несчастьях Веньки? И ушел Ваня не со страха, а от неожиданного и тяжкого открытия, что Егор — враг?
Потерянно шагая по улице, убеждал себя Егор, что все это чушь. Не может Ваня так стремительно стать к нему, к Егору, другим. Он ведь и раньше все знал и понимал.
Но тоскливая тревога была сильнее логики, и наконец Егор отдался этой тревоге полностью. Безнадежной, изматывающей. И день уже был не день, и солнце — не солнце...
На остановке вскочил Егор на автобус и через пять минут оказался дома. Он машинально, без удивления, отметил, что на лестничной площадке, против лифта, прислонен к стене пыльный велосипед (вот кому-то досталось тащить его на седьмой этаж). Отпер дверь. Мать встретила его в прихожей. Смотрела виновато. Торопливо сказала:
— Горик, к тебе мальчик пришел. У тебя в комнате сидит, ждет. Я дала ему твои тапочки, надень папины...
Егор, не сняв кроссовок, шагнул в комнату. На тахте сидел, неловко выпрямившись, с толстой папкой на коленях Денис Наклонов.
Денис встал. Глядя мимо Егора, произнес отчетливо:
— Отец велел передать. Вот... — он протянул папку. — Он говорит: «Раз Петров считает, что это его, то пусть... »
Егор с недоумением и с тяжелой неловкостью, и в то же время с толчком радости, принял в ладони увесистую папку из пыльного шероховатого картона. Что он мог сказать? Можно было ожидать какой угодно развязки у истории с рукописью, но чтобы вот так...
Денис поглядел наконец Егору в лицо. Сказал уже тише, спокойнее:
— Отец говорит, что нашел это давным-давно, когда разбирал какой-то архив в Новотуринске. Он думал, что это просто чьи-то заметки, выдержки из разных журналов. Как документы... Он понятия не имел, что это чья-то законченная книга... Там, кстати, нет нескольких страниц, в начале и в середине...
Беспомощность этого объяснения была так очевидна, что Егор отвел глаза. Денис упрямо проговорил:
— Ты думаешь, в его повести много совпадало с этими бумагами? Только некоторые места... Но он теперь вообще не будет писать про это, он порвал и сжег на даче свою повесть. Говорит: «Не хочу, раз так получилось... А это, — говорит, — отдай»...
«Если совпадали только некоторые места, зачем сжигать свою повесть? Не проще ли переделать?.. — подумал Егор. И еще подумал: — А почему не сжег всё? И кургановскую рукопись тоже? Тогда бы — ни следов, ни обвинений... » Однако мысли эти проскочили скомканно, сумбурно — на фоне странной виноватости, которую Егор испытывал перед Денисом.
Но одна мысль повторилась. Четко:
«Почему он все-таки вернул рукопись?.. Денис, ты его заставил?»
Он спросил это Дениса Наклонова глазами, и тот понял. Порозовели щеки. Сжались губы. Но взгляда Денис не опустил. Повторил:
— Не думай, будто он списывал. Больно ему надо...
«Я не думаю, Денис. То есть думаю, но этого тебе не скажу никогда. Я тебя понимаю... »
