— Вери-мери гуд! — обрадовался Гуга. — Неси!..
Вечером Федя подмазался к сестрице. Мол, один парень в школе ужасно как просит заграничный ярлычок.
— Ладно, утром дам. Сейчас не приставай…
И вот теперь, после торопливого завтрака, Федя опять насел на Ксению:
— Обещала же…
— Зануда какая!.. Отведешь Степана, потом ищи сам в ящике, в шкафу. Мне некогда… Ты сколько еще будешь возиться, горе мое постоянное?! — Это уже Степке. Он долго не мог найти сандалии, а теперь пыхтел, застегивая пряжки. Мать дала ему шлепка. Степка надулся. Обиден был не сам факт рукоприкладства, а что не удалось проявить ловкость и увернуться.
— Не горюй, Степ-пка… — усмехнулся Федя. — Пошли…
Уже на улице он вспомнил:
— А про ремень я не шутил. Правда подарю. Широкий, с пряжкой…
— Мама не разрешит, если военный, — насупился Степка.
— Не военный, а пиратский! У Бориса в кладовке пряжка нашлась, его папа из Польши привез, давно еще. Вся хромированная, блестящая, на ней медная пиратская рожа с повязкой на глазу и скрещенные пистолеты. А по углам — якорьки…
— Ух ты!.. — Степка заподпрыгивал на ходу.
— Да… Только нужно еще кожу отыскать для пояса…
Степка сказал озабоченно:
— Такой ремень надо ведь с длинными штанами носить. А нам не велят, говорят, не полагается в детском саду.
— Нашел о чем печалиться! В школу пойдешь — надоест еще и форма, и взрослый вид, и вся каторжная жизнь. Пожалеешь о беззаботном детстве в коротких штанишках.
— Ох уж "о беззаботном"…
— А ремень такой можно хоть на чем носить, хоть прямо на голом пузе. Пиратский ведь, а не форменный…
Проводив Степку, Федя вернулся домой. В Ксениной комнате подступил к платяному шкафу, с натугой вытянул нижний ящик. Здесь у Ксении был тряпичный "калейдоскоп": пестрые лоскутки, ленты, куски кружев, обрезки меха и прочие отходы производства. Ксения работала не только в "Светлане", но и брала заказы на дом. Тут же, в ящике, валялись всякие пуговицы, застежки-"молнии", брошки и прочая дребедень. И среди этой рухляди — то, что надо Феде, — всякие нашивки и ярлычки.
Федя добросовестно выбрал для Гуги "нашлепку" покрасивее — шелковисто-черную, с вышитой серебристыми нитками старинной пушкой. Из пушки вырывался желто-красный залп с дымом, а по нижнему краю золотились буквы: "McCARRON & CО".
Пора было в школу: отрабатывать неизбежные трудовые часы. Полагалось приходить к десяти. Федя чуть не опоздал, потому что, когда уже спустился с четвертого этажа и вышел на расплавленный от жары двор, стукнуло в голову: хорошо ли выключена дома горелка на плите и не сочится ли потихоньку коварный газ? Умом он понимал, что ничего такого, конечно, нет. Но "перестраховочное" воображение тут же подсказало: "А вдруг?" Приходит на обед мама, чиркает спичкой…
Ругая себя на все корки за бестолковость и трусость, с которой не умеет справиться, он вернулся домой. Горелка была, естественно, в порядке. Заодно Федя потуже закрутил краны на кухне и в ванной, проверил, не горят ли где лампочки, и тогда уж со спокойной душой направился в школу. Правда, по дороге подумалось опять: не остался ли, случайно, невыключенным в комнате родителей телевизор? Но глянул на свои поцарапанные часы — без пяти десять…
Кирпичная коробка школы была налита внутри сладостной прохладой. После уличного зноя — даже мурашки по голым рукам-ногам. И все здесь было сейчас необычно: запах известки, мусор, перевернутая мебель, распахнутые всюду двери и гулкость коридоров (как в тех пустых загадочных зданиях, которые видятся порой в снах про Город). И сам ты не такой, как обычно, — без формы, без увесистого портфеля, — словно гость, забредший сюда из другого мира. И ощущение разросшегося пространства и пустоты, хотя людей в школе немало: и рабочие, и ребята, и учителя… Впрочем, учителя тоже выглядели незнакомо — в заляпанных краской халатах, спортивных костюмах и всяких робах. Преподаватели помоложе сколотили бригаду, чтобы летом подзаработать на ремонте родной школы. В этой роли, кстати, они нравились Феде больше, чем на уроках. Даже Хлорвиниловна — в брезентовых штанах с лямками, клетчатой рубахе и пестрой косынке — казалась вполне симпатичной…
Хлорвиниловна посетовала, что работы для ребят нынче мало, но обещала отметить всем полновесные четыре часа. Только пусть из двух классов повытаскивают парты и составят штабелями в коридоре. Федя, Витька Шевчук и несколько пацанов из параллельного седьмого "Б" (то есть уже восьмого!) провернули эту работу за полчаса. Тут появился наконец Гуга.
Федя отозвал Гугу в сторону и вручил обещанное.
Гуга не скрыл удовольствия:
— Моща?!.. Никому не дам, себе пришлепаю.
И тогда Федю осенило:
— Имей в виду — не трешка, а пятерик! По прейскуранту. Хоть кого спроси…
Гуга сказал только:
— Чё не предупредил-то заранее? Я сдачи не наскребу… — И зашарил по карманам модно потрепанных, оборванных у колен вельветовых штанов. — Гляди, всего рупь с полтиной…
— Ладно, полтинник потом отдашь. — Приятно было иметь в должниках не кого-нибудь, а всем известного Гугу…
А полтора рубля — это в самый раз! Именно столько стоит солдатский ремень. Пряжку с него — долой, а кожа — для подарка Степке…
Военторг располагался в старинном доме с высокими окнами, на углу Октябрьской и Красноармейской. Федя встал в тени тополя и стал ждать кого-нибудь из военных посимпатичнее. Если сам сунешься к прилавку — ответ один: "Гражданским покупателям военные товары не продаем, а детям тем более!.."
Наконец появился пожилой дядька — в очках, с двумя звездочками на гладком погоне.
— Товарищ прапорщик, можно вас попросить…
— Ну, попроси. Что такое?
— Не могли бы вы купить мне солдатский ремень? А то ребятам не продают…
Взгляд за очками сделался настороженным.
— Зачем тебе? Вроде до призывного возраста еще не дотянул. А там казенный дадут…
— Ну, мне очень надо. Честное слово…
— Знаю, что надо, — как бы отодвигаясь, произнес прапорщик. — Намотали пояса на руку и пошли стенка на стенку друг друга пряжками кромсать…
Это болезненно царапнуло Федю. Но он сказал спокойно, без рисовки, даже с грустью по отношению к себе:
— Ну, поглядите: похож я на тех, кто дерется пряжками?
Он знал, что не похож. Щуплый пацан с аккуратной, еще не отросшей стрижкой, с ничем не примечательным лицом благополучного сына благополучных родителей. С жалобными, просящими глазами цвета жидкого чая.
Прапорщик вроде бы смягчился, но проворчал:
— Шут знает вас, нынешних. Раньше сразу было видно, кто шпана, а кто нормальный. Теперь же сам черт не разберет…
