Дядя Боря покряхтел.
— Ладно, пойдем, племянничек…
В своей комнатке дядя Боря осторожно оторвал от змея дранки. Нашел газетный лист — без всяких портретов. Попросил у мамы горсточку муки и на плитке сварил в консервной банке клейстер. И сделал нового змея! Крупней первого!
Когда змей подсох, он гудел, если по нему щелкали пальцем, словно музыкальный инструмент — тугой, легонький. Кроме того, дядюшка сделал на нем трещотку — бумажную полоску на нитке у переднего, выгнутого края.
Я тайком надергал из двери пук мочалы. Мама, повздыхав (нитки — вещь не дешевая), дала моток десятого номера.
— Только не вздумай лезть на крышу, пускай на дворе.
— Не полезу…
Я дразнил Рыжего за трусость, однако сам тоже не посмел бы забраться ни на сарай, ни на дом. Флигель наш хотя и одноэтажный, но если брякнешься — ой-ёй…
Двор был пуст. Я побегал от калитки до заднего забора. Змей за мной взлетал на коротком поводке и радостно трещал. Но запустить его с земли в небо никак не получалось, не хватало внизу ветра. И тут, мне на счастье, вышел на крыльцо Лешка Шалимов.
Я остановился. Он подошел. Потрогал змея, сказал без привычной усмешки:
— Ух ты, хороший какой. Сам делал?
— Ага! То есть с дядей Борей. Он мне помогал…
Лешке бы уличить меня и похихикать, но он сказал опять серьезным тоном:
— А чего по двору-то бегаешь? Айда на крышу.
— А… Айда!
Конечно, мама не велела. Но не велела одному, а Лешка-то, он же большой и сильный! И смелый!
Приставная лестница вела к чердачному окну и дальше — на край двускатной железной кровли. Лешка взял змея и полез впереди. Я — часто дыша — следом.
Перекладины были прочные, однако ноги у меня дрожали. Это было первое в моей жизни восхождение на такую высоту.
А высота была — ого-го! Оказалось, что с крыши виден весь квартал. Соседние дворы и огороды. И цирк в ближнем сквере, и театр, и стройная красивая колокольня. Не та, что видна и с крыльца, над забором, а другая, на далекой улице Семакова.
И ветер какой! Ровный, плотный! Зазеваешься — и снимет тебя с крыши как пушинку.
Лешка, не оглядываясь, пошел к середине крыши — бух, бух по железу. Я, обмирая, двинулся частыми шажками за ним. Отчаянно вцепился в лямки собственных штанов, потому что больше цепляться было не за что.
— Леш, подожди…
И в этот миг случилось то, о чем предупреждала мама. Мамы — они ведь всегда правы.
Кто-то незадолго до того закинул на крышу недоеденный гнилой помидор. Я смотрел в спину Лешке, объедок не заметил и ступил на него. Бах, трах! "А-а-а!"
Скат был крутой. Шлепнувшись, я стремительно поехал на штанах к железному краю. Инстинкт заставил меня перевернуться на пузо, раскинуть руки и ноги, но это не помогло. Подошвы сандалий с маху продавили ржавую загнутую кромку водостока, я ухнул вниз, но в последний миг пальцы зацепились за тот же водосток.
— Лешка-а-а!
Я болтался над огородными грядами, что вплотную подступали к дому с восточной стороны — там был уже не наш двор, а соседей, Лазарчуков. Зашелся лаем сидевший на цепи свирепый Джек.
Сколько метров подо мною? Четыре, пять? Мне казалось — гибельная пропасть. Да и по правде можно было поломать ноги. До сих пор помню тот ужас.
Лешкины шаги прогремели по железу. Крепкие пальцы ухватили меня за кисть руки, за лямку, за штаны, за ногу!.. Ух и силач же он, Лешка! Вздернул меня наверх, словно пустой мешок из-под картошки. Рывком поставил на ноги.
— Перетрухал малость? Ничего, щас отдышишься.
Я всхлипывал и дрожал. Самым естественным делом было бы тут же слезть вниз, прореветься в каком-нибудь уголке, переварить в себе весь этот ужас, а потом пойти и признаться маме.
Но Лешка судил иначе. Не отпуская меня, он поднял с крыши нашего змея.
— Хорошо, что не унесло. Пошли повыше, оттуда не слетишь. — И потянул меня на самый гребень.
— Леш… Я…
— Пошли, пошли.
Мне — куда деваться? Вцепился в его широкий свитер.
На гребне Лешка расставил ноги: левый ботинок на одном скате, правый — на другом.
— Вставай так же.
— Я буду за тебя держаться…
— Держись. И меня держи. Не бойся. Если друг друга держим, тогда не опасно.
Я крепко ухватил его талию. Щекой прижался к плечу.
Конечно, я мешал Лешке управляться со змеем. Но Лешка меня не ругал. Понимал. И мне стало спокойнее. Лешка был такой уверенный, прочный, как скала.
Сейчас-то я понимаю, что никакая он был не скала, а тощий десятилетний пацаненок. Тонкошеий, лопоухий, с конопушками на острых скулах. Однако в тот момент не было для меня человека надежнее, чем сосед и друг Лешка.
Возможно, он тоже побаивался. И скорее всего, большого опыта в запуске змеев у него не было. Но все же он его запустил! И змей начал уходить в облачную, серую с синими проплешинами высоту.
И, наконец, катушка размоталась вся, а змей стал совсем маленьким. А трещотка, несмотря на такую дальность, была слышна отчетливо, громко! Над всеми окрестными улицами!
Я все еще зябко вздрагивал и обнимал Лешкину талию. Он сказал:
— А ты молодец. Как ловко зацепился за край, чтоб не слететь! Руки у тебя крепкие. Рыжий — тот бы сразу бултых.
— Леш… Ты никому не говори, что я ревел, ладно?
— А разве ты ревел? — удивился он.
Я благодарно вздохнул.
— Ты теперь вот что, держись за меня одной рукой, — деловито предложил Лешка. — А в другую возьми нитку. Хочешь?
— Ага…
Он дал мне в кулак катушку с привязанным концом нити. И я сразу ощутил, как живет к небе змей.
Жизнь его передавалась по нити, как по чуткой жилке. Дрожание, трепет, вибрация трещотки. Тяжелое колыхание хвоста. Иногда змей ходил из стороны в сторону. Тянул нитку с изрядной силой. Катушка шевелилась в кулаке, как пойманный лягушонок.
Я совсем отцепился от Лешки. Встал прочнее. Пальцами левой руки взял нить повыше катушки. Как струну. В ее дрожании и правда ощущалась струнная музыка.
— Держи крепче.
— Я крепко, Леш…
— Если снижаться начнет, сразу тяни на себя. Только плавно, а то оборвется.
— Ладно…
Змей, однако, не думал снижаться. Он держался в высоте уверенно, и ощущение связи с ним росло во мне и росло.
И было еще одно ощущение! Прочное и теплое. Я словно все еще чувствовал крепкие Лешкины пальцы на запястье. Как он схватил меня, как спас!
…Потом, когда я стал такой же, как Лешка, то уже не боялся забираться на высокие крыши. И научился мастерить и запускать змеев сам. Особенно я увлекся этим, когда переехал на улицу Грибоедова, в двухэтажный дом, где часть крыши была плоская и широкая, как палуба.
