— Купили новую усадьбу?
— Да при чем тут усадьба. Папа здесь недалеко квартиру получил двухкомнатную. А старую горсовет оставил Люсе, Грише и Тарасику. А то, знаешь, как маялись вшестером-то…
Одиссей покивал, житейские заботы ему были знакомы.
— Пойдем, Александр, покажу в бухте отцовский корабль.
Они пошли по набережной, оставляя на камнях мокрые следы босых ног. Санька похлопал по колену снятой сандалией и попросил:
— Ты не называй меня Александром…
— Почему? — удивился Одиссей. — Очень хорошее имя. Означает "благородный".
— Я знаю. Но у нас так мальчиков не зовут, пока не выросли. Лучше — Санька.
— Сань-ка, — задумчиво повторил Одиссей. — Тоже неплохо… А у тебя есть какое-нибудь героическое прозвище? У наших мальчиков — у каждого. У меня — Аргонавт.
— У меня тоже есть. Только не героическое, — признался Санька. — Просто… Сандалик.
— А почему такое? Ты быстрый бегун?
— Вообще-то, да, я быстрый…
После детского сада Шурик Дальченко решил, что пора кончать с младенчеством. Имя ему ужасно не нравилось оно годилось только для дошколят. И с первого школьного дня он решил стать Санькой.
Когда Тамара Ивановна знакомилась со всеми по очереди, он встал за партой и быстро сказал:
— Саня Дальченко.
Тамара Ивановна переспросила:
— Как? Сандальченко?
— Дальченко Александр, — с досадой повторил Шурик, и почему-то все засмеялись. Пришлось Тамаре Ивановне успокаивать класс и объяснять про дисциплину.
А на перемене курчавый боевой мальчишка — Митя Данков — подскочил и крикнул:
— Сандальчик, пошли играть в брызгалки!
Шурик хотел рассердиться, но Митя смотрел очень уж весело. И к тому же он сказал:
— У тебя есть брызгалка? Тогда бери эту, у меня две! — И дал прекрасный водяной пистолет из мягкого баллончика.
Как тут было обижаться?
С того дня и пошло:
— Сандальченко, дай резинку!
— Сандальчик, пошли каштаны трясти!
— Тамара Ивановна, а Сандалик ревет, он коленку ободрал!
— Обожди, Сандаль, я скажу Тамаре Ивановне, что вы с Митькой девочек жуком пугали!
Через две недели в школе был кросс. Для всех — с первого по десятый класс. И Санька так припустил по аллее, что даже многих пятиклассников обогнал. И Тамара Ивановна при всех сказала:
— Вот какой у нас замечательный быстроногий Сандалик.
И с того дня он стал Сандаликом окончательно. Не геройское прозвище, но и не плохое. Ничуточки не обидное.
В садике Шурика иногда дразнили девчонки: "Шу-уричек, он у нас хоро-оший…" Иногда, дурачась, гладили по головке, а иногда и щипали. Бывало, что до слез доходило, потому что наподдаст он какой-нибудь самой вредной (когда уж очень доведут) и получается, что сам виноват. А в школе все пошло хорошо. За быстроту Сандалика уважали, слишком задиристых девчонок в классе не оказалось, и мальчишки тоже были хорошие. Случалось за три года, конечно, всякое: и слезы бывали, и подраться пару раз пришлось, но это были мелочи. А в общем-то жизнь катилась без особых огорчений. Славная такая жизнь — с веселыми приятелями, не очень трудными уроками и разными интересными делами. Санька полюбил свою школу, хотя не был ни отличником, ни активистом.
…А сейчас он думал: как будет в другой школе? Но он не очень тревожился. Школы, наверно, все похожие, а с новым классом он как-нибудь познакомится. Санька теперь не детсадовский Шурик.
"Профессор"
Долго не знали, в какую из ближних школ записать Саньку. В одной из них маме сказали, что здесь обязательная продленка, и Санька уперся. В другой обещали четвероклассников учить французскому языку, а будущему моряку нужен английский. И только в конце августа определили четвероклассника Дальченко в школу, что стояла как раз на полпути между новым Санькиным домом и Херсонесом.
Эту школу Санька отметил на старой карте, которую вытащил из "Севастопольского сборника" — старинной книжки с воспоминаниями участников Первой обороны.
Карта нравилась Саньке, он на ней отмечал все места, которые были для него важными: и Херсонес, и старый бабушкин дом, и прежнюю школу, и новый дом, где получили квартиру… Конечно, план города был старый, но все равно многое можно было узнать. А новые улицы и районы Санька дорисовывал. Это было нетрудно, потому что береговая линия хорошо узнавалась на карте, — она-то неизменная во все времена.
Только неясность с названиями бухт смущала Саньку. Карту Санька нашел весной, но обнаружил путаницу только в августе. До переезда в Стрелецк на имена дальних бухт он как-то не обращал внимания. А обратил — и озадаченно заморгал…
Гриша был на учениях. Санька сунулся к отцу, но тот лишь удивленно пожал плечами: "Чушь какая-то, опечатка, наверно". В цехе у него горел план, дома хватало забот с новой квартирой. И у мамы хватало. А у Люси тем более: и восьмимесячный Тарас на руках, и пятый курс института…
Санька не верил, что на карте опечатка, но и не очень волновался. Ему даже нравилось, что он один знает о такой географической ошибке. Придет время — он этим открытием кого-нибудь удивит. А пока подоспели школьные дела, первое сентября…
Школа была как школа. Трехэтажная, похожая на ту где Санька учился прежде. Только перед старой школой росли в несколько рядов большие каштаны, а эта стояла на голом каменистом дворе. Двор окружала бетонная решетчатая ограда. Она доверху заросла дроком, в котором алели бусины-ягоды…
Во дворе стоял, конечно, шум, смех, гвалт. Санька пошел разыскивать, где тут четвертый "А".
Не хотел Санька выглядеть новичком, поэтому старался держаться решительно. И ничего нового на нем не было, а были штаны и рубашка, в которых весной бегал в третий класс. Даже галстук надел он старенький — тот, что передала "по наследству" Люся, когда брата приняли в пионеры она в этом галстуке в «Орленок» ездила. На Саньку не обратили особого внимания. Высокая толстощекая девочка подвела его к учительнице и равнодушным, сипловатым голосом сообщила:
— Вот еще один новичок.
Новичков было двое. Вторым оказался Димка Турчаков — тоненький, темноволосый и очень ловкий с виду мальчишка, повыше Саньки. Турчаков был в серой рубашечке с «молниями» и накладными кармашками, в желтых вельветовых брюках с иностранной кожаной нашивкой на заду. Учительница Александра Самойловна покосилась на него: всем велено было приходить в школьной или пионерской форме. Но ничего не сказала. Наверно, потому, что у Турчакова было лицо прирожденного отличника — хоть сейчас на Доску почета.
Впрочем, держался Турчаков так самостоятельно, что даже чересчур. В классе он сел на парту у окна и сообщил:
