Я сказал, что провожу ребят и мы заглянем к тем и другим.
Так мы и сделали. Но сначала мы с Сандаликом долго ждали Юроса, который дурачился: спрятался под обрывом и мигал нам из темной травы фонариком.
Назавтра я уезжал из Севастополя. Сандалик и Юрос прибежали на вокзал, конечно, за пять минут до отхода поезда. Растрепанные и веселые. Сказали, что на Девятом бастионе только что закончились бои и был победный салют.
— А кто победил? — спросил я. — Вы или те, кто штурмовал?
— По очереди, — сказал Юрос.
— А салют был общий, — сказал Санька.
На прощание они подарили мне две звездочки от салюта. Одна из алой глянцевой бумаги — другая из фольги.
…Звездочки лежат сейчас между страницами общей тетради, в которой я пишу эту повесть.
Я хотел написать про год из жизни обыкновенного севастопольского мальчишки. И вот написал. Год прошел, историю тоже можно кончать. Но получилось, что в конце опять прощание, а я не люблю грустных концов.
И к тому же мне хочется рассказать еще про один день из жизни Сандалика. Про то, что случилось уже после моего отъезда.
…А в общем-то ничего и не случилось. Просто в конце октября ветреным и неласковым днем Саньку потянуло в Херсонес.
Он и сам не мог понять, почему потянуло. Такое случалось и раньше, но в хорошие летние дни, в ту пору, когда можно было встретиться с Одиссеем. А сейчас что? Одиссей в далеком плавании, под скалистыми обрывами наверняка грохочет тяжелый шторм. Вон какие низкие и беспросветные облака бегут с моря.
Но все равно хотелось оказаться на берегу. И Санька не стал спорить с собой. После уроков сел у рынка на шестой троллейбус и доехал до кинотеатра "Мир".
Самая короткая дорога вела к Херсонесу мимо школы. Той самой, где Санька в прошлом году хлебнул немало обид. Летом Санька обходил школу стороной, но сейчас была такая хмурая погода, что не хотелось удлинять путь.
Нагибаясь навстречу ветру, Санька пошел вдоль школьной изгороди. У бетонных решеток стелились по ветру кусты.
Из боковой калитки вышла на тропинку высокая девчонка. На ней трепыхался короткий светлый плащ. Санька мельком подумал, что девчонка похожа на мачту, вокруг которой запутался парус. И тут же узнал ее.
Она остановилась и сказала чуть нараспев:
— Ой, Дальченко… Откуда ты?
Саньке не хотелось огрызаться. Все-таки с Эмкой он просидел за одной партой чуть не полгода, и она к нему относилась лучше других. Но и заводить долгий разговор не хотелось.
— Гуляю, — хмуро сказал он.
— В такую-то погоду!.. А я думала, ты нас навестить решил.
— Нет, просто мимо шел, — сдержанно проговорил Санька.
— А как ты сейчас живешь? — вежливо спросила Эмка. — Как дела в той школе?
— Отлично! — искренне сказал Санька. — Не то что… — Он замолчал, но Эмка все поняла.
— Все-таки ты слишком обидчивый, — вздохнула она. — Просто еще совсем ребенок.
— А я и есть ребенок, — ядовито ответил Санька. — А ты, если длинная такая, значит, взрослая?
Эмка не рассердилась. Видимо, она и в самом деле была взрослее Саньки. Она сказала примирительно:
— Наверно, класс тоже в чем-то был не прав. Это и Александра Самойловна говорила. Она тебя хорошо вспоминала…
— Слышал уже, — усмехнулся Санька. — Пускай и дальше вспоминает. Передай привет.
— Да ее уже нет у нас… Ты разве не знал? Она в больнице с лета.
Санька пожал плечами: откуда он мог знать?
— А что с ней?
— Ну, ты разве не помнишь, какая у нее шея была? Это опухоль… Говорят, состояние очень неважное. — Эмка совсем как взрослая тетушка покачала головой.
А Санька ощутил, какой сейчас холодный ветер. Поежился.
"А я думал: это она для крика горло раздувает", — вспомнилось ему. И еще вспомнилось, как после его драки с Димкой она сказала: "Ну, вам-то чего не живется?"
Наверно, уже знала, что у нее такая болезнь. А надо было все равно вести уроки, проверять тетради и вообще жить… А каждый час думалось, думалось: сколько еще жить-то?..
Нельзя сказать, что Саньку стала мучить совесть. С Александрой Самойловной он почти не спорил, двоек у нее не получал и виноватым себя не чувствовал. Нельзя сказать и то, что ощущал сейчас какое-то горе. Хорошего от Сан-Самы он не видел, была она чужим человеком. Но все теперь иначе вспоминалось. Понятнее и печальнее…
— Она в какой больнице? — спросил Санька.
Эмка виновато заморгала.
— Понимаешь… Я еще точно не знаю.
"Свиньи вы все-таки, — подумал Санька. — Она вас и на экскурсии водила, и футбол организовывала, и билеты в театр, и праздники всякие…"
Ему не хотелось ссориться, как-то не к месту это было сейчас. И он промолчал. Промолчал, однако, выразительно. Эмка вздохнула:
— Да, нехорошо, конечно… Мы узнаем и сходим.
— Ладно, я пошел, — сказал Санька.
— Ну, что же… — сказала Эмка. — А ты сюда зачем приехал? К знакомым?
— По делу.
— Какой ты серьезный…
— А говорила "ребенок", — сердито отозвался Санька.
— Ну и что! Серьезный ребенок… А у нас в классе в этом году опять два новичка.
— Бедняги, — сказал Санька.
— Ничуть не бедняги. Они прекрасно вписались в коллектив.
— Ну, значит, такие же, как Турчаков…
— Турчаков? — переспросила Эмка тонко и пренебрежительно. — Вот уж!.. Если хочешь знать, у него теперь в классе никакого авторитета.
— Почему это? — удивился Санька. И теплым червяком шевельнулось в нем довольное чувство: так и надо Димочке.
Эмка сказала солидные и, видимо, чужие слова:
— Он оказался дутой величиной.
— Чего-чего?
— Мы это поняли еще весной. Он просто умел пускать пыль в глаза, вот и все… А в этом году Анна Антоновна, наша новая классная руководительница, его окончательно раскусила.
— Да? — усмехнулся Санька, понимая, что уже не радуется.
— Да… К тому же он оказался хвастуном. Отец у него вовсе не капитан. То есть он раньше был капитаном, а потом его понизили до второго помощника.
Тогда Санька сказал вслух:
— Свиньи вы все-таки…
Обошел он Эмку и зашагал вдоль забора. Ветер сердито дергал на нем куртку.
А на берегу ветер совсем взбесился. Дул с такой силой, что тяжелый колокол на каменных столбах качался и под ним гудело медное эхо.
Черно-зеленое, исчерканное зигзагами пены море штурмовало обрывы, и волны гремели у скал, и холодные клочья влаги взлетали даже сюда, на высоту. Ветер отталкивал Саньку от кромки берега, словно ударами тугих кожаных мешков.
