Да, от братьев наших меньших только и жди чего-нибудь «такого».
Я писал про случай у Баруздиных, когда — бах! Со стола на пол (и на мою упавшую рубашку) полетела кружка с недопитым пивом. Это два моих «любимых, просто р-родных котика» Макс и Тяпа сплелись в летающий клубок в приступе очередной вечерней дури.
Рыжего Макса я выкинул за дверь сразу (он мягок и податлив), а черно-белого строптивого Тяпу долго выколупывал из-за тумбочки с компьютером. Он (Тяпа, а не компьютер) царапался и ругался по-кошачьи. Отправив обормота за порог, я запер дверь палкой, сунув ее в в медные ручки. Кстати, ручки старинные, из какого-то особняка, тульской фабрики Теплова. В восемьдесят четвертом году, переезжая на новую квартиру, я выменял их у любителя старины журналиста Юрия Липатникова на два десятка разрозненных томов энциклопедического словаря «Гранат». Но это так, к слову…
Слушая подвывания котов в коридоре, я занялся рубашкой, развесил ее на спинке стула, настроился на философский лад и процитировал Александра Сергеевича:
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Опять Орион!.. Правда, у Пушкина — «Арион», но в школе нам говорили, что это одно и то же (если я ошибаюсь, пусть знатоки мифологии простят меня). И, конечно, раньше, по «пушкинской» орфографии, слово это писалось через «i», а заканчивалось твердым знаком.
Кажется, есть такая книжка — «Клипер «Орион». Не помню точно… Зато прекрасно помню свой недавний сон про учебный корабль «Орiонъ» (он в был в десятки раз больше того «Ориона», который я когда-то водил наяву).
Сон этот — из тех, которые я вижу с детства, очень часто, и называю «Сны про Г о р о д». Такой Город снится мне по-разному, но всегда с ощущением загадочности, с обещанием тайн и приключений и в то же время — с добрым пониманием, что это моя родина. Он изменчив, фантастичен, притворяется то моей родной Тюменью, то Севастополем, Гаваной, Москвой, близким моему сердцу Вильнюсом или даже белорусским городом Молодечно, где жил мой старший брат. Но в любом случае я знаю, что это — О н. И среди фантастических улиц, площадей, крепостных развалин и запутанных лестниц узнаю знакомые с младенческих лет дома и переулки…
На сей раз Город был чем-то вроде Севастополя и гриновского Гель-Гью. Белый, с зеленью запущенных садов, с длинными колоннадами старинных зданий, с горбатыми мостиками над оврагами, в глубине которых журчали в зеленой полумгле невидимые ручьи. Они бежали к морю. Море было рядом. Оно синело за черепичными крышами и пирамидальными тополями, рокотало прибоем под желтыми слоистыми обрывами (и я все это видел сразу в многомерном пространстве сна).
Сплю и вижу себя, десятилетнего, в побеленной, довольной бедной комнатке, где живу вдвоем с мамой. Догадываюсь в глубине души, что это уже какая-то в т о р а я жизнь, но такое ощущение ничуть не омрачает радости приморского лета, детства и ожидания необычных событий.
События не заставляют себя ждать. Сам собой включается старенький телевизор, и узколицый строгий капитан с гладкой седой прической рассказывает зрителям, что завтра его учебный фрегат с курсантами отправляется в Средиземное море, а потом вокруг Африки и в Австралию.
Камера показывает округлую черно-белую корму трехмачтового корабля. На корме надпись: «Орiонъ». Именно так, хотя время-то явно наше, конец двадцатого века.
Пронзительная догадка, что вот он, редкий счастливый шанс, срывает меня со стула.
Мамин голос вслед:
— Ох, Славка, ты опять что-то придумал!
Но я уже на улице. И не один, с друзьями— приятелями из своего детства: Толькой Петровым, Вовкой Покрасовым, Амиром Рашидовым, Семкой Левитиным, Володькой Никитиным. И ничуть не удивляет меня, что они сейчас такие же пацаны, как и я, хотя ого-го сколько лет прошло с нашей тюменской школьной поры. Впрочем, это и они, и не совсем они. Загорелые до бронзового блеска мальчишки в одинаковых белых матросках — дети сказочного приморского Города. Друзья из моих многих снов…
Мы одержимы одним отчаянным желанием: быть с теми, кто уходит в дальнее плавание. Мы носимся по улицам, встречаем штурманов в ослепительной белой форме.
— Вы с «Ориона»? Возьмите нас с собой! Ну, пожалуйста!
И, конечно, слышим в ответ, что нельзя. В отказах нет сердитости и насмешки, есть даже сочувствие, но…
— Сперва надо вам, ребята поступить в мореходку. Да и экипаж укомплектован полностью…
Мы находим новых моряков с фрегата. Упрашиваем опять. Но увы…
Приятели мои откалываются от компании один за другим. Дольше всех со мной ходит Володька Никитин. И вот мы видим т о г о с а м о г о капитана.
— Володька, это он! Идем!
Но Володька, самый романтичный из моих друзей, обреченно говорит:
— Да ну, ничего не выйдет. — И уходит. Как-то растворяется в зелени ближних кустов. Я цепенею на месте. Но… сейчас или никогда!
— Господин капитан! Т о в а р и щ капитан!
Я стою перед ним навытяжку, и он смотрит на меня с высоты своего роста. С большущей высоты. С легкой досадой, но терпеливо.
— Слушаю вас.
— Товарищ капитан… Ну, пожалуйста… Хоть не на весь рейс, а только до Гибр а лтара… — Я нарочно говорю так «по-морскому», ударением на первой «а», чтобы показать свое понимание флотской жизни.
— Вы не представляете, сколько ваших сверстников уже просились, — отвечает он.
— Представляю! Но они в конце концов отступились, а я… вот… Я остался последний…
Меня покалывает совесть, что я как бы бросил, не уговорил остаться Володьку. Но он же сам виноват…
— Я последний из всех…
Этот аргумент, кажется, чуть смягчает неприступного командира «Ориона».
— А как же со школой? Рейс будет длинный…
Во мне просыпается память о том, к т о я на самом деле. И чуть-чуть не срывается с языка, что какая там школа, у меня университетский диплом. А еще приходит моментальное, как вспышка понимание — если уйду в плавание, то никогда уже не вернусь в ту жизнь, где этот потертый диплом, рукописи, склоки из-за неполученных гонораров, хлопоты по поводу пенсии и остеохондрозная боль в пояснице.
Ну и не на-адо!!
— Товарищ капитан «Ориона»! Я пошел в школу с шести лет и могу свободно пропустить год!
Он чуть наклоняется.
— А мама-то тебя отпустит?
— Да!!
Конечно, она отпустит! И будет терпеливо ждать моих писем с океана, а я привезу ей в подарок груду кораллов и раковин!.. Господи, как хорошо, что мама о п я т ь жива…
Капитан снова выпрямляется.
— Ладно. Сейчас я еду на совещание в пароходство, отправляйся туда и дождись меня на третьем этаже у двадцать шестого кабинета. Твердо не обещаю, но, может быть, что-то придумаем…
