Он снова прижал к груди пухлые кулаки.
— Я клянусь!.. Зачем стрелять? Вы же полетите домой, навсегда...
Я опять посмотрел на Юльку и понял, что он тоже всей душой рвется к дому.
— Летим? — шепотом спросил я.
Юлька молча прыгнул со стола.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В дальнем углу парка, где кусты были неподстрижены, а клумбы заросли случайной травой, стоял каменный сарайчик. Тахомир и слуга Ящера выволокли из него груду белого шелка, закутанную в сеть, и громадную корзину из желтых блестящих прутьев.
Посреди лужайки слуга Ящера вбил крепкий кол и привязал к нему корзину короткой толстой веревкой. Потом они с Тахомиром приволокли стальные баллоны.
Тахомир суетился, путаясь в кружевном подоле: он так спешил, что даже не переоделся. Слуга перепуганно хлопал белесыми ресницами и каждый раз, как только опускал ношу, вскидывал над головой руки.
Газ ровно зашипел в шлангах. Шелковая куча зашевелилась, начала расти, превратилась в белый складчатый холм. Этот холм приподнялся, натянул сеть, качнул корзину. Прошло еще несколько минут, и белая ткань расправила складки, натянулась. Она выпуклыми квадратиками выступила сквозь ячейки сети. Блестящий от солнца шар встал над вершинами вязов и каштанов. Юго-западный ветер слегка раскачивал его.
Привязанная к толстому колу веревка вытянулась, и корзина косо повисла в метре от земли.
— Вот и готово, вот и все, — потирая ладошки, заговорил Тахомир. — Садитесь и... ни пуха ни пера. Хороший был шар, второго такого нет на всем острове. Да уж ладно...
— Садись, Женя, — сказал Юлька, не взглянув на суетливого Тахомира.
Я схватился за край корзины, подтянулся, перевалился внутрь. Сразу протянул руку Юльке.
Юлька на сгибе левого локтя держал мушкет. Он сердито качнул стволом в сторону Тахомира и слуги:
— Ну-ка, отойдите...
Тахомир заулыбался, закивал и отбежал. Слуга тоже засеменил в сторону, не опуская рук. Юлька сказал мне:
— Дай кинжал на минутку...
Я не понял, зачем ему кинжал, но дал. И поторопил:
— Садись быстрее. Давай ружье...
Юлька снизу смотрел на меня печально и виновато.
— Женя... я не полечу.
Я сразу понял. Не знаю почему, но в одну секунду я почувствовал, что Юлька твердо решил остаться. Сейчас мне кажется даже, что я заранее догадывался об этом, но боялся поверить.
— Юлька, не дури. — Я хотел сказать это строго, но получилось жалобно.
Он вздохнул:
— Ничего не поделаешь...
— Да зачем?! — отчаянно крикнул я, потому что больше всего на свете хотел домой, но знал: если останется Юлька, останусь и я.
Юлька насупленно проговорил:
— Они там, в Синей долине, еще ничего не знают. Кто им расскажет?
— Узнают! Скоро об этом весь остров узнает!
— Все равно... Еще, наверно, будут бои. Ребятам надо помочь... Я им принесу ружье.
— Юлька, не будет боев! Слуги Ящера не умеют воевать, они трусы! Ты же видел!
— Трусы, если без оружия. А стреляют они метко.
— Они не посмеют стрелять, Юлька! Раз нет Ящера — они побоятся.
— Кто их знает, — тихо сказал Юлька.
Я понял, что он все равно останется, и с отчаяньем проговорил:
— Ладно, сейчас спущусь...
Он быстро сказал :
— А тебе надо лететь.
— Дурак ты. Одному?
— Женька, кто-то должен лететь! Чтобы рассказать дома!
— Почему я, а не ты?
— Потому что... — Он опустил голову и почти прошептал: — Женька, я не могу быть предателем второй раз.
Тогда я заорал:
— Не можешь? Значит, это предательство? Значит, второй раз нельзя, а первый можно? Мне можно, да?
Но я не сделал движения, чтобы выпрыгнуть из корзины.
Он опять поднял печальные глаза.
— При чем здесь ты? Ты все сделал как надо. А я... Женька, лети. Ладно?
— И ты лети, — со всей твердостью сказал я. — Юлька, ты подумал об отце с матерью? Ты у них один сын... был...
— А птенец? — спросил Юлька. — Он ведь тоже сын... нашей Птицы. А Птицу убили. Кто выкормит птенца? Ведь никто из ребят не знает даже, где его гнездо. А я знаю...
Как я мог забыть о птенце? Он, наверно, уже умирает от голода! У меня от стыда зазвенело в ушах, как от хорошей оплеухи. Уже ни о чем не думая, перекинул я ногу через край корзины...
Но Юлька ударил кинжалом по веревке.
Меня бросило на плетеное дно, прижало к нему. Засвистел летящий сверху вниз воздух.
Когда я поднялся и сумел перегнуться через край, не было видно ни Юльки, ни лужайки с каменным сараем. Проплывали внизу белые домики окраины и делались все меньше...
Как я молотил кулаками по упругим прутьям! Я их даже кусал от отчаянья и давился щепками вперемежку со слезами...
Я, честное слово, прыгнул бы вниз, если бы это хоть чуточку могло что-то исправить. И если бы я не боялся, что даже в последнюю секунду буду мучиться от стыда и от тоски по Юльке...
Шар поднимался, поднимался и наконец остановился под самыми облаками. Казалось, он повис неподвижно, потому что и его самого и облака ветер гнал с одной скоростью. Меня окружили полная тишина и покой. Ни синему небу, ни облакам не было дела до моего горя.
Вдруг я подумал: в каждом воздушном шаре есть клапан, который можно открыть, если хочешь опуститься. Обычно от него тянется веревка. Но никакой веревки я не увидел. Да и куда опустишься? Внизу уже расстилалось ребристое, как стиральная доска, море и нигде не было земли.
Шар летел гораздо выше, чем когда-то летала с нами Птица. Шару было все равно. Делалось все холоднее. Сначала было просто зябко, но потом холод сдавил так, что от озноба стало трудно дышать. Я съежился на дне корзины, обнял себя за ноги, уперся лбом в колени. Холод не отпускал. Но мне было уже безразлично. Я понял, что замерзаю, и, кажется, не испугался.
Жаль, конечно, что так получилось. Жаль, что никогда не увижу маму и папу. И бабушку. И Толика... Жаль, что никогда не узнаю, что стало с Юлькой...
Эх, Юлька, Юлька, зря ты обрезал веревку. Хотел как лучше, а получилось вон что. Но я не сержусь. Не могу и не хочу на тебя сердиться... Пускай тебе повезет на этом проклятом острове, Юлька. Сделай все, что надо, и вернись домой...
Юлька, вы с ребятами постарайтесь победить, ладно? До конца. Потому что мы так и не победили Ящера. Мы взорвали тупого железного робота, а настоящий Ящер — это Тахомир с его слугами, с его Крикунчиком, с его квартальными воспитателями...
