Несмотря на небольшие, по слоновьим меркам, размеры, карликовый вид играет в дождевом тропическом лесу важную роль. Во-первых, он разносит семена деревьев, способствуя их расселению. Например, таких, как ом-фалокарп (Omphalocarpum), плоды которого напоминают гигантские пуговицы, «пришитые» прямо к стволу, — чтобы оторвать их, нужна поистине слоновья сила. Во-вторых, ломая и повреждая деревья, эти слоны устраивают прогалины и тем самым способствуют проникновению света под сомкнутый сумрачный полог, где растениям его очень недостает. Но самое интересное происходит на «рукотворных» прогалинах. Там слоники закладывают настоящие шахты. По наблюдениям Вики Фишлок, сотрудницы Слоновьего фонда Амбосели из Кении, копает яму каждый слон сам, пуская в ход поочередно и хобот, и бивни, и конечности; слонята учатся этим премудростям с раннего детства, наблюдая за своими мамами и подражая их движениям. Конечно, в шахтеры слоны пошли не от хорошей жизни. Дело в том, что, например, в национальном парке Дзанга-Санга вблизи поверхности таких расчисток залегают долеритовые дайки — магматические горные породы, обогащенные натрием, калием, кальцием, фосфором. Благодаря выветриванию долеритов микроэлементы попадают в грунтовые воды. И слоны докапываются до минеральных вод. Чтобы выяснить, есть ли на дне ямы пригодная для питья жидкость, они принюхиваются к воде, пробуют ее, набирая в хобот, и, если не чувствуют нужных растворов, опорожняют его. Минеральные добавки служат разным целям: восполняют недостаток минералов в растительной пище, особенно во время засухи; помогают избавиться от паразитов и лечат желудочные расстройства (интересно, что состав местных минеральных вод напоминает некоторые препараты, используемые в тех же целях медиками); способствуют выведению ядовитых и дубильных веществ, которыми изобилует тропическая растительность. Но главное — после посещения минеральных источников слоны возвращаются в джунгли, где удобряют почву, столь нуждающуюся в микроэлементах. Так что своим благополучием равнинный дождевой тропический лес во многом обязан карликовым слонам.
Живут в тропическом дождевом лесу не только карликовые слоны и бегемоты, но и самые миниатюрные люди. Народы, у которых рост самых высоких мужчин не превышает 1,6 метра, принято называть пигмеями (от греч. πυγμη — с кулачок). Самые маленькие из них— конголезские эфе — вообще выше 1,43 метра не вырастают. Пигмеи есть не только в Африке, но и в Юго-Восточной Азии (например, батаки и аэта), и в Южной Америке (яномама и гуахибо), но почти все «малорослики» — обитатели леса. Ведь в лесной гуще, где всегда очень влажно и душно, маленький рост имеет большие преимущества: легче пробираться через заросли, не так много нужно еды и потеть небольшому телу (у него площадь поверхности меньше) сильно не требуется. Потоотделение, хотя и кажется чем-то несущественным, на самом деле является жизненно важным процессом: благодаря испарению влаги снижается температура тела. Поэтому, скажем, пигмеи кунг способны загнать в лесу любого зверя, а европеец среднего роста, двигаясь там в таком же темпе, помер бы от перегрева.
Считалось, что пигмеи потому и маленькие, что с питанием у них плохо. Однако дети у них, наоборот, растут быстро, чего не было бы при недостатке пищи, и взрослеют раньше (потому и останавливаются в росте). Понятно, что особенности роста определяются генетикой, но, как выяснила группа молекулярных биологов и антропологов во главе с Джорджем Перри из Университета Чикаго, особого гена «пигмеистости» не существует. Касается этот вывод не только пигмеев разных континентов, но даже соседних африканских народов маленького роста. Это значит, что «сокращение» размеров у людей происходило неоднократно и очень быстро (в течение нескольких тысяч лет), как только они вынуждены были приспосабливаться к жизни в дождевом тропическом лесу. И точно так же буквально на глазах — в течение всего нескольких тысячелетий — уменьшались островные растительноядные млекопитающие и динозавры — за счет замедления темпов роста.
Когда мозг в тягость
Первое, что обычно теряют животные, подвергшиеся миниатюризации, — мозг. Скажем, на острове, в условиях ограниченных ресурсов, этот самый энергозатратный орган только мешает. Родственник серны галлогорал (Gallogoral), проникший на Мальорку и Менорку во время падения уровня Средиземного моря, после превращения этих территорий 5,3 миллиона лет назад в острова измельчал в шесть раз, а объем мозга у него уменьшился вполовину. Получившийся из него новый зверек — мио-траг (Myotragus) — внешне уподобился грызуну, и даже резцы у него росли постоянно. Дело, однако, не в том, что большому мозгу нужны просторы, а в том, что для развития этого органа требуется постоянная смена впечатлений и упражнения в решении новых задач, и, когда их нет, мозг избавляется от «балласта» — нерабочих нейронов. Ведь и у одомашненных животных мозг уменьшается: когда за тебя кто-то думает, самому размышлять уже незачем, а вскоре — и нечем. Особенно заметны различия в характере развития мозга у летучих мышей, что показал зоолог Камран Сафи из Цюрихского университета. Среди них есть такие, у которых мозг в ходе эволюции увеличивался, и наоборот: мышки с маленькими мозгами питаются растениями на открытых пространствах, а с большими — охотятся в сложных лабиринтах пещер или в лесу. Летающим динозаврам и настоящим птицам сложные мозги понадобились для полета.
Так же как и насекомым: к примеру, благодаря тому, что нейроны у них значительно короче, мухи и даже стрекозы обладают удивительной скоростью реакции и способны на лету уворачиваться от быстро движущихся птиц и тем более от человеческих рук. Еще сложнее устроены мозги насекомых, которым необходимо хорошо ориентироваться на местности в поисках источников пищи: у пчел и бабочек, собирающих пыльцу, скарабеев, озабоченных выбором различных источников питания, или паразитических ос и наездников, подыскивающих подходящие жертвы для своих личинок. Мизерные абсолютные значения размера мозга у насекомых отнюдь не являются признаком примитивного характера мышления. Майкл Шихан и Элизабет Тиббеттс из Мичиганского университета (Анн-Арбор) выяснили, например, что живущие небольшими — до нескольких десятков особей — колониями осы полисты знают всех своих соседей в «лицо»: распознают их по индивидуальным очертаниям головы и антенн. Одиночные осы полисты подобными способностями не обладают. Если одиночные насекомые способны совершить от 15 до 42 поведенческих актов, медоносные пчелы — почти 60, в том числе весьма сложных — как пчелиный «танец», а североамериканский лось — 22, и даже некоторые обезьяны — не более 44. Правда, насекомым для изменения поведенческой реакции достаточно «перестыковать» несколько нейронов — мускульная система заработает по-другому, а поскольку сама она очень сложная (например, у саранчи 296 мускулов), то возникнет и новый поведенческий акт. Млекопитающему нужна гораздо более глубокая перестройка.
Подобно тому как у человека память «расширяется» по мере роста синапсов между нейронами, появления новых извилин в коре или ее утолщения (Филип Шоу из Национального института психического здоровья в Балтиморе обнаружил такую закономерность у интеллектуально развитых детей), у насекомых, по крайней мере у медоносных пчел, то же самое происходит в грибовидных телах мозга за счет увеличения числа и ветвления дендритов 170 тысяч нейронов — клеток Кеньона. Поэтому иногда пчелы способны «осознать» череду весьма сложных событий: когда в одном эксперименте, поставленном этологом Ларсом Читткой из Лондонского университета королевы Марии, рабочих шмелей стали ловить в темные баки, чтобы взвесить, те, инстинктивно стремясь к свету, поначалу очень яростно сопротивлялись. Но после повторных опытов некоторые насекомые «поняли», что их все равно отнесут в улей, и стали садиться в баки сами — ведь так можно было сэкономить энергию, иначе растраченную бы на перелет с грузом. Даже круглые черви со своими 302 нейронами способны к обучению.
