С отделом читательских писем было не так просто.
Требования рынка были таковы, что в каждом «письме читателя» должны явно проступать «Эрос» и «Танатос» — любовь и смерть.
— Андрюха, надо чтобы писали о бабах и об убийствах!
— Юра, ну, о бабах еще ладно, а кто в письме признается в убийстве?
— Да пусть не признается, а типа напишет, что мол, слышал о таком убийстве! Сам же мне говорил, что без этого нельзя!
Андрей вздыхал, ставил журналистам задачи, а потом в печати появлялось такое:
«Никогда бы не написала вам в редакцию, но случилось то, о чем рассказать некому. Два года назад я влюбилась и сразу же отдалась ему. Через год у меня возникло огромное желание его убить…»
Ну и так далее.
— В письмах почаще вспоминайте мировых селебретис! — настаивал Андрей на совещаниях, и потом с удовольствием читал:
«Пишу вам, потому что мне каждую ночь снится Джек Потрошитель. В начале письма я хочу напомнить вам его историю…»
В общем, отдел читательских писем преуспевал. Андрей, вступив в переписку с женщиной, никогда не думал, что эпистолярный жанр может быть интересным или популярным… Когда от Ольги не было по какой-то причине письма, он перечитывал старые.
А перечитав, удивлялся, что полгода назад он и думал как-то иначе, и проблемы были другие, чем сейчас. Письма действительно заставляли оглянуться назад, остановиться в сумасшедшем ритме работы, отношений, жизни, определиться.
Оказывается, год назад его волновала осенью сырая дождливая погода, зимой — отсутствие в предновогодье билетов на поезд и прочие вещи, которые сейчас, в межсезонье, казались странными и ненужными. И все это они обсуждали с Ольгой в письмах. И самое главное — прекрасно друг друга понимали. Ольга, та, его собеседница в переписке, казалось, ловила все с полуслова, шутки Андрея были ей понятны, а ему нравилось ее умение смотреть на мир проще, не видя особых проблем даже в самых непростых ситуациях.
…Ходить по магазинам — дело сложное, особенно когда нужны новые сапоги, а в новых коллекциях все или не такое качественное, чтобы платить за него указанные безумные деньги, или такое, что не нравится в принципе, даже если изготовлено из трижды качественной кожи. Ольга заходила уже в пятый обувной, намереваясь срочно потратить часть полученной сегодня зарплаты.
Стоя у примерочного зеркала, рассматривая, как сидит сапог на ноге, госпожа Будникова услышала разговор двух девчонок лет семнадцати или девятнадцати, по виду студенток, подрабатывающих в магазине.
— Это называется «эпистолярный жанр», — говорила та, что повыше, своей подруге с пухлыми губами и тусклым взглядом. — Появился он в семнадцатом веке, первый представитель — Афра Бен, англичанка, роман «Любовная переписка дворянина и его сестры». Потом Монтескье, Гете, Руссо. Запомнила?
Подруга кивнула.
— Еще про Россию спрашивать будут, — продолжила высокая, ловко управляясь с обувными коробками, — у нас в этом жанре работал Достоевский. «Бедные люди»… Потом Вениамин Каверин.
— А еще?
— Да хватит… Для зачета вполне достаточно будет. Надеюсь.
«Надо же, — подумала Ольга, надевая свои туфли, — что люди изучают…»
И твердо решила что-то такое прочитать.
Переписка с виртуальным Андреем ее, с одной стороны, пугала, с другой — завораживала… По ощущениям это напоминало Ольге прохладное летнее утро и желание искупаться в озере — когда над водой еще туман, а ты входишь, осторожно пробуя дно ногами; и страшно, и холодно, и все-таки хочется этой прохлады. Ее собеседник был чем-то вроде подобного утреннего озера («Озерный дед», мимолетно улыбнулась Ольга), от общения с ним становилось легко. Слова в его письмах дышали юмором, проблемы от этого не то чтобы рассеивались, но как-то съеживались, превращаясь в обыкновенные житейские задачки. А вот письма эти хотелось еще и еще перечитывать и получать.
Ольга вспомнила, как они с Андреем целый день обсуждали в письмах моду вообще и моду на демисезонную обувь в частности, улыбнулась и вышла из магазина.
Глава 21
Стоя в пробке, Юрий колотил открытой ладонью по рулю. Все его бесило, положительно все. С шести до семи сорока пяти он выслушивал от Веры оскорбления, подозрения и прочую чушь, которую обычно несет женщина, заподозрившая измену, особенно если ее подозрения обоснованны.
Почему-то Юрию вспомнилась давняя «вонючка», которую написала в местком супруга его научного руководителя, когда он еще учился в институте. «Мой муж — сволочь, подонок, изменщик и блудник. Чтоб он сдох! Верните его, пожалуйста, в семью». Тогда это было смешно, а сейчас, признаться, вызывало совсем другие эмоции.
Обычно в таких случаях Юрий возражал: мол, с чего ты взяла, ничего такого не было. В конце концов, никто не видел… А если вдруг и видел, то был вариант вроде: «Кому ты больше веришь? Своей лживой подруге или своему сердцу?».
Но в этот раз возражать, спорить и строить из себя незаслуженно униженного и оскорбленного почему-то не хотелось. Хотелось послать супругу или к черту, или еще куда подальше. И непонятно, что было причиной. Может, накопившаяся усталость от налаженного семейного бытия, а может быть, отсутствие привычного завтрака на столе.
Пробка тем временем рассосалась настолько, что появилась слабая надежда добраться до работы без особого опоздания.
Два раза проскочив на желтый и срезав через знакомый двор, Юрий подрулил к офису, припарковался и… С удивлением увидел у входа на парковку знакомую фигурку Юли.
Он сразу понял все. И мысленные весы, на одной чаше которых поочередно поперебывали многочисленные его подруги, а на второй уверенно царили жена с детьми, вдруг качнулись. Пусть качнулись самую малость, но совершенно не в сторону семьи. Хотя до этого Господь был к семье Трофимовых по какой-то причине милостив. И не делал Веронику матерью-одиночкой, сына и дочь не превращал в воскресных детей, а всю огромную Верину еврейско-армянско-греческо-белорусскую родню с небольшой примесью татарской крови не собирал в толпу, сокрушенно качающую головами и беспрерывно повторяющую: «А мы же тебе говорили… А ты куда смотрела?..»
Юля тем временем приближалась к его машине. Юра вышел ей навстречу, прекрасно понимая, что именно произошло, и почему именно она решила бросить своего подающего надежды. Он сразу увидел то, самое главное — Юля к нему вернулась. Сама вернулась.
— А где же наш подающий надежды юрист? — Юрию необходимо было подтверждение его догадки. Нужно было не вычислить, а услышать это. От нее самой услышать. — На кого же ты его, горемычного, оставила?
— Не знаю, — пожала плечами Юля. И ее равнодушие лучше всяких слов подтвердило все догадки Юрия от первой и до последней. — Хочешь, телефончик дам — сам спросишь.
Юрий удовлетворенно кивнул. Он чувствовал себя победившим в схватке самцом, который имеет полное моральное право передать свои гены дальше, продолжить свои род. Шагнул к Юле и крепко поцеловал ее в губы. Та доверчиво прижалась и потерлась носом об его щеку — Юрий уже успел забыть, каким бывало ее прикосновение и как оно грело его душу. Весы накренились еще сильнее… Воспоминания о семье стали еще легковеснее.
