Рейган добавил: «Здесь не может быть ошибки — это нападение не просто на нас или на Республику Корея. Советский Союз выступил против всего мира и против моральных заповедей, которыми повсюду руководствуются люди. Это был акт варварства, обычный для общества, которое умышленно игнорирует личные права и ценность человеческой жизни и постоянно стремится к экспансии и доминированию над другими нациями».
***
Хотя Рейган и Шульц потрясали кулаками, американские спецслужбы уже два дня назад пришли к выводу, что эта история была, по-видимому, случайностью. Дуглас Макичин, заместитель директора оперативного центра ЦРУ, был тогда в отпуске в Бостоне, но поспешил назад, в штаб-квартиру. Он и другие аналитики провели много часов над большими картами, отражая на них все известные факты о сбившемся с пути авиалайнере, в том числе перехваченные радиопереговоры. За несколько часов, вспоминал Макичин, они сделали вывод, что Советский Союз допустил ошибку (к такому же заключению пришла и разведка ВВС).
[142] В действительности советские военные не до конца понимали, что это за самолёт, и, вероятно, приняли его за RC-135.
[143]
Замдиректора ЦРУ Роберт Гейтс позднее сообщил, что этот вывод упоминался в ежедневной сводке для президента, которую разведка предоставила 2 сентября. Но некоторых чиновников, заметил он, «просто понесло».
[144]
***
Андропов узнал о сбитом лайнере рано утром 1 сентября; он ещё находился у себя дома, на окраине Москвы. Ему сказали, что над Сахалином упал американский военный самолёт. Андропов знал правила: при обнаружении в советском воздушном пространстве иностранного самолёта ему следовало подать визуальный или радиосигнал, приказывающий немедленно совершить посадку. Если самолёт игнорировал сигнал, то ближайший пограничный командный пункт мог отдать приказ об его уничтожении. Такое уже случалось, и, по словам историка Дмитрия Волкогонова, обычной практикой в таких случаях было отрицать, что самолёт сбит: «Он упал сам».
[145]
Позже в тот же день, перед заседанием Политбюро в Кремле, министр обороны Устинов подошёл к Андропову и сказал: «Сбит самолёт. Выяснилось, что это не американский, а южнокорейский самолёт, притом гражданский. Мы выясним больше и доложим со всеми подробностями». По словам Волкогонова, у Андропова явно были и другие источники информации. Он ответил: «Хорошо. Но мне сказали, что над Камчаткой был самолёт-разведчик. Сегодня после совещания я вылетаю в Крым. Мне нужно отдохнуть и пройти процедуры. Что касается самолёта, вы с ним разберитесь».
Добрынин вспоминал о встрече с Андроповым в тот день. Андропов, выглядевший измождённым и обеспокоенным, приказал Добрынину поспешить в Вашингтон и заняться разрешением кризиса. Он сказал: «Наши военные совершили грубую ошибку, сбив этот самолёт, и нам, похоже, понадобится много времени, чтобы разобраться с этими неприятностями». Андропов назвал генералов «остолопами», не понимающими последствий того, что сотворили.
Как говорил Добрынин, Андропов «был искренне уверен», что вторжение самолёта в советское воздушное пространство было частью разведывательной операции по проверке работы советских радарных станций. Но и это, как сказал Андропов никак не оправдывало то, что самолёт сбили вместо того, чтобы вынудить его сесть.
[146]
После трёхчасового заседания Политбюро Андропов отправился в отпуск в Симферополь. Он жил на одной из роскошных госдач. Андропова сопровождали не только сотрудники аппарата, но и целая медицинская бригада. В этот момент руководство заседаниями Политбюро принял Константин Черненко, давний помощник Брежнева, не отличавшийся особенно крепким здоровьем. Андропов так и не вернулся за стол заседаний.
Добрынин утверждал, что Андропов «вообще-то был готов публично признать ошибку», но его отговорил Устинов. Поэтому советское руководство решило лгать и заметать следы. Первый информационный бюллетень ТАСС 1 сентября даже не упоминал о том, что самолёт был сбит:
«В ночь с 31-го августа на 1-е сентября с.г. самолёт неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошёл в воздушное пространство над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над о. Сахалин. При этом самолёт летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал.
Поднятые навстречу самолёту-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродродром. Однако самолёт-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полёт в сторону Японского моря».
[147]
Политбюро снова собралось 2 сентября под председательством Черненко. Встревоженные советские правители пытались занять круговую оборону: они спорили, стоит ли вообще признавать, что самолёт был сбит. По словам Громыко, он выступал за то, чтобы признать факт стрельбы, настаивая при этом, «что мы действовали законно». Затем министр обороны Дмитрий Устинов произнёс:
«Могу заверить Политбюро, что наши лётчики действовали в полном соответствии с требованиями военного долга и что всё, сказанное в представленном меморандуме, честно и правдиво. Наши действия были абсолютно правильными, поскольку южнокорейский самолёт американского производства углубился на нашу территорию до 500 километров. Отличить этот самолёт по контурам от разведывательного самолёта чрезвычайно трудно. У советских военных лётчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолётам. Но в данном случае их действия были вполне оправданными, потому что самолёту в соответствии с международными правилами неоднократно давались указания пойти на посадку на наш аэродром».
