По словам Канатжана Алибекова (впоследствии замдиректора советской программы по разработке биологического оружия {Замначальника управления «Микробиопрома» (п/я А-1036), первый замначальника Главного управления «Биопрепарат» (1988–1992). — Прим. ред.}), Овчинников «понимал значимость того, о чём прочёл в западных научных журналах, и знал, что в Советском Союзе нет лабораторий и слишком мало учёных, чтобы достичь такого уровня».
Когда дошло до необходимости убедить военных в ценности этого начинания, Овчинников, по словам Алибекова, был весьма красноречив:
«Даже самый скептически настроенный военачальник согласился бы, что отстать от Запада хоть в чём-нибудь опасно, а то и оскорбительно. Овчинников нашёл влиятельного союзника — Леонида Брежнева. Бывший инженер-металлург, руководивший Советским Союзом восемнадцать лет, до своей смерти в 1982 году, относился к авторитетным академикам с уважением, которое граничило с благоговейным трепетом. Вскоре Овчинников в частном порядке читал лекции по генетике Брежневу и его советникам. И в конце концов сообщение дошло до адресата».
[251]
Сообщение было таким: пора догонять США. В ходе выполнения этой программы, вспоминал Домарадский, несколько видных советских учёных искали на Западе книги по молекулярной биологии и генетике. Среди них был известный вирусолог Виктор Жданов, который в 1958 году предложил провести всемирную кампанию по борьбе с оспой. Жданов завоевал большое уважение у западных учёных, и ему позволяли часто ездить за границу. Домарадский описывал Жданова как утончённого, светского человека. Но Жданов также был в курсе страшных секретов — планов создания нового поколения биологического оружия.
В микробиологии непросто провести грань между исследованиями, дающими надежду на улучшение жизни человека (получение более эффективных вакцин, лекарств и сельскохозяйственных продуктов), и исследованиями, позволяющими использовать в своих целях человеческую уязвимость к токсинам и инфекционным заболеваниям. На раннем этапе исследований одна и та же лаборатория может быть задействована как для одной, так и для другой цели. Нобелевский лауреат Джошуа Ледерберг писал, что в области биологического оружия «основополагающая наука неизменно имеет двойное назначение». Это и позволяло советскому руководству держать программу в секрете.
[252]
В 1973 году, вскоре после подписания конвенции, но до её вступления в силу, Брежнев учредил новую организацию — «Биопрепарат». Он имел прикрытие: выпускал лекарства и вакцины. Но в действительности это был механизм двойного назначения: «Биопрепарат» занимался возрождённой и теперь куда более дерзкой программой наступательного биологического оружия. Прикрываясь гражданскими разработками, «Биопрепарат» исследовал самые опасные патогены, известные науке. Брежнев приказал создать секретный внутренний совет для руководства этой организацией. Уважаемого вирусолога Жданова он сделал главой совета, а Домарадский стал его заместителем.
Игорь Домарадский также отвечал за работу спецотдела, планировавшего разработку биологического оружия. Он поддерживал постоянный контакт с военными лабораториями, министерствами, Академией наук и спецслужбами. Это был нервный центр программы по разработке бактериологического оружия. Новая программа наступательных вооружений получила кодовое наименование «Фермент». В её работе участвовали десятки тысяч человек, а годовое финансирование составляло сотни миллионов долларов.
[253]
В 1974 году советское правительство издало ещё одно постановление, на этот раз публичное, требовавшее ускорить работу в области микробиологии. «Смысл этого постановления был ясен, — рассказывал Домарадский. — Надо дать понять народу и всему миру, что мы наконец проснулись и решили преодолеть нашу отсталость в этой области».
[254] Но целью документа опять-таки было сокрытие истины. Строящиеся в Кольцове и Оболенске лаборатории «Биопрепарата» были в действительности предназначены для работы над оружием. По оценке Алибекова, это была самая грандиозная программа со времён создания водородной бомбы.
[255]
На новом месте Домарадскому пришлось работать за завесой секретности. Все документы, касающиеся «Фермента», перевозили на спецмашинах с вооружённой охраной. Заседания совета проходили в звуконепроницаемом зале, и перед каждой встречей спецслужбы проверяли его на наличие «жучков». Подписку на научную литературу Домарадский должен был заранее согласовывать со спецслужбами. Ему было запрещено выезжать за границы стран советского блока, а зачастую и в другие соцстраны: «Я знал слишком много». Ограничения на выезд для тех, кто работал с совершенно секретными материалами, были частой практикой, но всё же они вызвали у него замешательство: «Мне надо было выдумывать причины для отклонения настойчивых и весьма соблазнительных приглашений от иностранных коллег». Он отвечал, что сломал ногу или что у него возникли «семейные проблемы». Однажды он чуть было не отправился на международную конференцию по микробиологии в Мюнхен. Сотрудник КГБ, сопровождавший делегацию, в последний момент остановил Домарадского на улице со словами, что ехать нельзя, и потребовал отдать билет и командировочные документы.
Домарадский и его сотрудники получили десять авторских свидетельств за внедрение генетического материала в бактерии чумы, но эти документы, по общим правилам, были секретными. Домарадскому сообщили только номер и дату регистрации. Чтобы увидеть собственное свидетельство, он должен был попасть в специальное защищённое помещение, откуда нельзя было выносить документы.
