Напряжение копилось, сгущалось, четверо жителей дома чувствовали, что нечто необычное происходит с ними, но не могли понять, что именно. Или, вернее, боялись понять. И говорить об этом между собой тоже избегали, пока наконец тетушка не задала свой вопрос вечером после ужина.
– Послушай меня, Роза, – проговорила тетя Римма, явно стараясь держать себя в руках, чтобы не наорать на внучатую племянницу, – я не говорила, что ты сумасшедшая. Ты напугалась и нас всех перепугала. Я, конечно, бываю иногда резкой, но…
– Иногда? – ядовито отозвалась девушка.
Тетя Римма посмотрела на Румию, и во взгляде ее промелькнула неуверенность. Или боль? В последнее время, с удивлением отметила про себя Румия, тетушка часто была сама на себя не похожа. Может, ей тоже чудится что-то ночами? А вслед за этим на ум пришел вопрос: а хорошо ли она спит?
И снова повисшую паузу заполнил отец. Второй раз за недолгое время ему удавалось сказать именно то единственное, что следовало говорить в данной ситуации.
Он закрыл книгу, которую по обыкновению держал в руках, и отложил ее на столик. Румия скользнула взглядом по обложке – «Мастер и Маргарита». Странноватый выбор для отца, который предпочитал поэзию, а из прозы читал обычно Льва Толстого или Достоевского. Вернее, перечитывал. Услышал где-то, что в его возрасте образованные люди уже не читают, а перечитывают, и везде таскал с собой приличествующую, на его взгляд, интеллигенту русскую классику.
Румию это раздражало. Потому, вероятно, что она догадывалась: куда охотнее отец прочел бы какой-нибудь головоломный, лихо закрученный иностранный детектив. Но не делал этого, так как боялся уронить достоинство, не хотел терять марку. Перед кем? Почему они все постоянно ломают комедию, бесконечно делают вид и притворяются друг перед другом?
Может быть, «Мастер и Маргарита» сейчас была своеобразным бунтом отца против системы?
– Тетя Римма просто хочет сказать, что мы должны разобраться в том, что происходит, – тихо сказал отец. – Так получилось, что мы чувствуем себя оторванными от всего мира, хотя поселок всего в нескольких километрах от трассы и Казань почти под боком. Но мы привыкли смотреть телевизор, нам нужен телефон, и тебе, милая, – он повернулся к Розе, – скучно без компьютера. А тут еще Раечки почему-то нет.
– Это заточение в четырех стенах нервирует, – проворчала девушка.
– Ну почему же сразу заточение? – В этих словах отца послышалась фальшь. Похоже, он и сам для себя именно так определял их вынужденное сидение в доме. – Праздничные дни, на дворе то мороз, то метель, никому не хочется высовывать нос на улицу.
– Вот я и говорю, надо что-то делать! – вмешалась тетушка. Слава богу, оставив командный тон. – Я считаю, мы должны съездить в деревню.
– Каким образом? – удивилась Румия. – Снегоочиститель не расчищал дорогу все эти дни. Ты же сама видела.
Разумеется, не могла не видеть. Снег то шел, то прекращался, но в последние два дня небо было ясное. У себя во дворе они все вместе перекидали снег, протоптали и расчистили дорожки возле дома и в саду. Но за забором все замело, на машине точно не проедешь.
Отец тяжело, со стоном вздохнул. Вздох прозвучал слишком громко, и он принялся виновато откашливаться.
– И что теперь? Сидеть сложа руки? – огрызнулась Роза, поддерживая тетку. Та метнула на нее удивленный взгляд, поражаясь неожиданной поддержке.
– Мы могли бы добраться до дома председателя на лыжах или снегоступах – тут же недалеко, – быстро сказала тетя Римма. – И потребовать, чтобы убрали снег и расчистили дорогу до деревни и до трассы. Странно, что никто этого до сих пор не сделал до нас. Что, никому в Казань не надо?
Наверное, она хотела произнести эту фразу по-другому: с иронией, возмущенно или гневно. Но прозвучала она чуть ли не умоляюще, жалобно. И от этого всем стало еще больше не по себе.
Потом Румия часто думала, что эти слова тети Риммы стали своеобразным поворотным моментом. До этого все они еще пытались (с переменным успехом) не замечать очевидного и притворяться, будто у них обычные новогодние каникулы. Может, более скучные, чем полагается, но ничем другим не примечательные.
А вот после этого разговора прикидываться уже не получалось. Они разом перестали делать вид, что не попали в ловушку.
Тем более что вслед за теткой и Роза тоже задала вопрос, ответа на который ни у кого из них не было.
Глава седьмая. Девятое января. Утро. Роберт
«Какой нынче день?» – подумал Роберт Ринатович, задумчиво постукивая авторучкой по столу. Календарь был перед глазами, но какой от него прок? Одно издевательство. Цифры, безвкусные картинки с видами природы, меленькие буковки-муравьишки…
В какую из квадратных ячеек вписывается «сегодня»?
С вечера Роберт Ринатович по привычке расправил постель и даже поставил у изголовья кружку с водой, чтобы попить, когда боль в спине разбудит его среди ночи. Но давно установившийся, годами отработанный ритуал стал абсолютно бессмысленным.
Зачем стелить постель, если знаешь, что спать тебе не придется? Зачем нужна чашка на расстоянии вытянутой руки, если ты уверен, что сто раз за ночь встанешь, будешь пить чай, бродить по комнате и коридору, старясь не шаркать тапочками, чтобы не разбудить остальных и не отвечать на глупые вопросы о том, почему тебе не спится?
Можно и вовсе не ложиться, но это как-то уж совсем безнадежно. Укладываясь спать, Роберт Ринатович в последнее время чувствовал себя так, словно заживо ложится в гроб. Но, осознанно оставаясь бодрствовать, чувствовал бы себя еще хуже. Зловещим живым мертвецом – ни больше ни меньше.
Когда на землю опускается ночь, человек должен засыпать, чтобы не лишиться разума и точного понимания себя в окружающем мире, думал он. Бодрствовать, когда кругом темно, – противоестественно и странно. Ночью все кажется страшнее, малейшие проблемы имеют обыкновение разрастаться до размеров вселенской катастрофы, а идеи, которые приходят в голову, либо самоубийственны, либо ничтожны.
Но самое страшное в том, что в этой бессоннице таится какой-то непонятный ему смысл. То, что Роберт Ринатович не может уловить, в чем этот смысл заключается, не отменяет самого факта его существования. В бессоннице была логика, была система. С каждой ночью, наступавшей после новогодней, Роберт Ринатович спал все меньше и меньше, пока однажды, седьмого января, вовсе не смог заснуть. Теперь старик четко понимал, что больше ему спать не суждено. Что давало такую уверенность, не знал, но не сомневался, что прав.
Как в жизни каждого, в его жизни тоже случались бессонные ночи. Однако же организм требовал свое, и он по обыкновению отсыпался днем. Но теперь уснуть не получалось вообще никогда. Роберт Ринатович словно забыл, как это делается, разучился. Было ощущение, что какая-то функция в его мозгу попросту отключилась: повернулся какой-то рычажок, сломался тумблер.
Однако и это еще не все. Будь все дело в обычной бессоннице, извечном старческом недуге, помогли бы лекарства. В аптечке были успокоительные капли, и Роберт Ринатович перепробовал их все, причем в лошадиных дозах, но не добился никакого эффекта. Абсолютно никакого.
