Впрочем, сейчас и думать было нечего о том, чтобы решиться на эту авантюру. Ведь в довершение всех бед тетя Римма, пройдя чуть больше половины пути от съезда на дорогу до поселка, оступилась и повредила ногу. Каждый шаг теперь сопровождался взрывом острой боли. Тетка сразу определила, что случилось. Разрыв мышцы голени – такое с нею уже бывало. Не перелом, конечно, но тоже ничего хорошего. Нормально ходить она теперь не сможет как минимум недели две, а то и месяц. Нужно лежать, не нагружать больную ногу.
Так что если они все задумают в будущем (если ничего не прояснится!) предпринять поход на Казань, как когда-то Иван Грозный, то делать это придется кому-то другому, не тете Римме. А это плохо. Во-первых, она, несмотря на возраст, лучше всех ходила на лыжах. Ну, не считая Розы, конечно. Во-вторых, она одна имела права – Роза тоже училась, но еще не сдала экзамена. Хотя, если что, управлять автомобилем сможет. А вот Румия с отцом никогда машину не водили.
Но главное заключалось даже не в этом. Все-таки, как ни крути, тетя Римма была бесспорным лидером их небольшой компании. Она была самой умной и собранной, самой решительной и твердой. На нее рассчитывали в трудных ситуациях, даже если отказывались себе в этом признаться. Даже если втайне терпеть не могли язвительную, властную тетку, которая вечно поучала их и распоряжалась их жизнями.
– Ты чего тут сидишь, Региша? – слабым голосом спросил отец. Оказывается, он повернулся на бок, лицом к ней, и смотрел прямо на дочь. Она по привычке хотела сказать, чтобы он называл ее Румией, но не стала ничего говорить. Почему-то новообретенное имя показалось чужим.
– Я тебе мешаю?
– Что ты, нет, конечно, – испуганно забормотал он. – Просто говорю, пошла бы да прилегла. Отдохнула. А то скорчилась тут, глаза портишь.
Румия пожала плечами и слабо улыбнулась:
– Належусь еще ночью, успеется… – Помолчала и призналась: – Мне тут спокойнее.
Отец громко, судорожно вздохнул, взялся рукой за горло.
– Что такое? – Румия едва не уронила недовязанный шарф и встала. – Плохо тебе?
Отец замотал головой, замахал руками: нет, мол, все хорошо. Она снова села и недоуменно смотрела, как старик пытается справиться с собой. Отец присел в кровати, продолжая тереть глаза.
– Ты что – плачешь? – изумилась она. – Может…
Он не дал ей договорить.
– Ты прости меня, дочка, – выговорил он дрожащим голосом. – Я виноват перед тобой.
– О чем ты, пап? – Румия знала отцовскую излишнюю эмоциональность, всегдашнюю зацикленность на своих переживаниях. Наверное, таковы все творческие люди, полагала она. Но плачущим припомнить его не могла. Разве что на маминых похоронах.
Даже вчера, когда они здорово повздорили с тетей Риммой и он едва мог справиться с собой, отец и не думал рыдать, так что же теперь случилось?
Она подошла ближе, придвинула стул к изголовью кровати и села. Погладила отца по плечу, по чуть влажному лбу.
– Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать? Будто ты ее не знаешь.
Остаток обратной дороги стал кошмаром. Было около двух часов дня, но темнота надвигалась стремительно, как скоростной поезд. Зимний день короток, и Румия поняла, что такими темпами им тьму не обогнать. Ей пришлось почти волоком тащить на себе тетю Римму: та ковыляла кое-как, приволакивая больную ногу.
Вроде бы не так уж долго они ехали от поселка до трассы, но обратный путь казался вечностью. Пешком преодолеть это расстояние казалось почти невозможным. «Только бы добраться до дома председателя!» – стучало в мозгу. В ухо натужно пыхтела, время от времени постанывая от боли, тетка. Спина разламывалась, пот тек ручьем, но они не останавливались. Нужно было идти, некогда жалеть себя.
Когда они наконец добрались до дома председателя, уже стемнело. Если бы в поселке горели фонари! Но мрак был полным.
– Может, сходишь домой, приведешь Розу? – предложила тетя Римма, еле переводя дыхание и стараясь не сосредотачиваться на грызущей боли. Она примостилась на заваленной снегом скамье во дворе Валентина Борисовича. Румия сидела рядом.
На лыжи тетке не встать, это понятно. Снег, конечно, не такой уж глубокий, но идти по нему, то и дело проваливаясь, с поврежденной ногой – не вариант. Это и по заасфальтированной дороге было невероятно трудно. Нужно, чтобы кто-то тащил больную на санках. К счастью, детские сани с широкими полозьями наподобие лыж стояли возле гаража. Можно усадить на них тетку и доволочь до дому.
Но Румия уже окончательно выбилась из сил, чтобы впрягаться в повозку. Однако бросить тетю Римму тут, а самой в одиночестве брести к дому по опустевшему поселку тоже не хотелось. Брошенные людьми дома нагоняли ужас. Румия не была суеверна, не обладала излишне развитым воображением, но даже ей будет постоянно чудиться, как кто-то (потусторонняя жуткая тварь) поджидает ее за очередным поворотом, выжидая момента, чтобы наброситься, разорвать на части, утащить за собой.
– А если нам переночевать тут, а утром я схожу за Розой и мы вместе притащим тебя домой?
Тетя Римма помедлила пару мгновений.
– Нет, так не пойдет. Они же там с ума сойдут вдвоем, – проговорила она. – Решат, что с нами случилось что-то. Или, – она усмехнулась, – что мы с тобой их бросили. Иди. Возьми фонарь – я видела в доме – и иди.
Скрепя сердце Румия согласилась с правотой тетки. В итоге, попрепиравшись еще немного, так и поступили. Вот когда Румия и порадовалась, что прихватила ключи от дома председателя: не пришлось в темноте опять лезть в подвальное окно, чтобы отпереть входную дверь.
Тетя Римма осталась в доме – племянница усадила ее на диван в гостиной, а сама, вооружившись фонариком, поспешила домой.
Они зажгли в доме председателя электричество, и это создало иллюзию, что происходящее не выходит за рамки обычного. Мягкий теплый свет лился из окон, во дворе Валентина Борисовича мужественно рассеивал подступающий со всех сторон мрак уличный фонарь, в который была вкручена яркая лампочка.
Вопреки ожиданиям, идти оказалось не так уж страшно. На лыжах Румия теперь ходила весьма уверенно, к тому же лыжня была проложена. Скользила и скользила вперед, спиной чувствуя оставшийся позади освещенный дом, в котором ждала тетя Римма. То, что дом этот по неясной причине покинули люди, она старалась не вспоминать. Скоро, скоро она будет у себя, увидит отца и дочь – пожалуй, никогда прежде Румия так не стремилась в теткин коттедж. И давно так не ждала встречи с родными.
Румия опиралась на лыжные палки, в правой руке к тому же был зажат фонарик. Острый, ослепительный лучик плясал на снегу, выхватывая из темноты стены домов, гаражи, автомобили, деревья. На подступах к дому Румия принялась звать дочь и отца: может, услышат, увидят свет, выйдут навстречу. Большого смысла в этом не было, но хотелось рассечь давящее безмолвие, услышать собственный голос.
