Ее услышали. Дочь выскочила из дому, и, перекликаясь с нею, Румия добралась до родного двора. Вкратце объяснила, что случилось, и они все вместе отправились назад, вызволять тетку. Отца брать не хотели, но он заупрямился, заявил, что вместе они справятся быстрее. Наверное, ему не хотелось оставаться дома одному.
Дорога к дому Валентина Борисовича стала уже привычной, так что добрались на этот раз быстро. Погрузили тетку на санки – и волоком, поочередно впрягаясь, меняясь друг с другом, кое-как дотащили, дотолкали ее до дому. Под теткиным весом – не таким уж, собственно, большим! – санки проваливались глубоко в снег, и они все выбивались из сил. Наверное, лучше было бы привязать какую-нибудь плоскую деревяшку к теткиным лыжам и соорудить нечто наподобие волокуши, но теперь об этом поздно было думать. Сколько времени заняла дорога, Румия понятия не имела. Кажется, прошла вечность, прежде чем они оказались на пороге своего коттеджа.
Поздним вечером, стоя под тугими струями душа, Румия подумала, что эта прогулка парадоксальным образом сблизила их, сроднила куда больше, чем долгие годы общения, проживания бок о бок. Ей даже подумалось, что они стали настоящей семьей и больше не будут ссориться. Как выяснилось, последнее утверждение оказалось ошибочным.
Глава одиннадцатая. Одиннадцатое января. Ночь. Роберт
– Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать. Будто ты ее не знаешь, – произнесла дочь, с сочувствием глядя на него.
Роберт Ринатович смотрел на нее, сидящую теперь возле кровати, ощущал руку на своем плече и думал: есть вещи, которые нельзя носить в себе. За которые невозможно оправдаться. Удивительно, как ему удавалось делать то и другое так долго.
Да, ему было плохо, очень плохо в эти минуты, но виновата в том была отнюдь не сестра.
Что и говорить, вчера Римма нанесла ему сокрушительный удар. Произойди такое каких-то две недели назад, этот удар сбил бы его с ног. Однако сейчас Роберт Ринатович знал: ничто не может его уничтожить, потому что он уже уничтожен. Сознание собственной вины, страшной вины и ошибки навалилось с такой силой, что трудно было дышать. И жить – трудно.
Старик никак не мог уместить в голове: как он мог столько лет находить для себя оправдания? Почему осмеливался оставаться на этом свете так долго после всего, что натворил? Как могло получиться, что он даже вполне искренне забывал о содеянном?
Между тем дочь продолжала успокаивать его, думая, что он огорчен ссорой с сестрой.
– Не обращай внимания, – говорила Регина, – и вообще, все это было так давно. Не понимаю, зачем ей понадобилось вспоминать об этом, вытаскивать на свет божий.
Дотащив до дома Римму, ужинали они около полуночи. Собрались в гостиной – Регина (никак не шло с языка чужое имя «Румия»!) с Розой сделали каждому бутерброды, налили чаю. На большее сил не хватило, да и аппетита особого не было. Спать – вот чего действительно хотелось.
Но сон, конечно, не шел. Обычная фраза «хочется спать» приобрела теперь совсем иное значение. Она больше не означала желания улечься в постель со слипающимися глазами. Нет, это было просто теоретическое осознание факта, что следует восстановить силы. А сна не было ни в одном глазу.
Постель Риммы пришлось теперь перенести в комнату на первом этаже, которая примыкала к гостиной, эту комнату сестра называла «комнатой отдыха». О том, чтобы карабкаться на второй этаж, и думать было нечего. В ближайшее время больной предстояло обитать внизу.
Роберт Ринатович сидел и вполуха слушал, как сестра с дочерью рассказывают о своих злоключениях. Ему хотелось побыть одному, успокоиться, поразмыслить о том, что происходит, что им делать дальше. Мышцы рук и ног тряслись от напряжения.
«Побуду здесь немного и пойду к себе», – подумал он. Старик чувствовал себя усталым и разбитым, хотя, само собой, дочери и сестре сейчас было во сто крат хуже.
– И все же я понять не могу, куда подевался этот тип! – в сотый раз гневно произнесла Римма. – Наворотил дел и как сквозь землю провалился!
Он вышел из задумчивости и проговорил с ноткой нетерпения в голосе:
– Не понимаю, почему тебя это так удивляет.
– В смысле?
– В прямом. Просто очередная загадка в череде всего прочего. Я же говорил, что видел себя самого – мертвого. По-моему, это куда более непонятно, чем призрак на дороге.
– Призрак? – переспросила Роза. – Ты серьезно?
– Конечно, серьезно, – саркастически отозвалась Римма. – Он же у нас писатель! Привык широко смотреть на вещи.
Сестра годами говорила с ним именно так: снисходительно, иронично. Принижая его творчество. Посмеиваясь над ним. Не воспринимая всерьез. Роберт Ринатович так привык к этому, что давно перестал обижаться. Вернее, думал, что перестал. Но тут вдруг что-то нахлынуло. Злость, горечь. В висках гулко застучало, и он сам не успел понять, как вдруг обнаружил, что произносит гневную тираду:
– Может, хватит уже издеваться надо мной? Не надоело еще? Почему бы тебе не найти другую мишень для своих шуточек? Хоть сегодня могла бы оставить меня в покое! Все-таки я только что помогал тебе, тащил на своем горбу. Как ты можешь так жить – не ведая ни благодарности, ни сострадания, ни любви?
Римма, конечно, ничего подобного не ожидала. Роли были распределены много лет назад: она тонко подначивает или откровенно третирует брата – в зависимости от настроения, а он улыбается, терпит и делает вид, что его это ничуть не задевает, а порой и забавляет. Вероятно, от изумления, да еще и от усталости, от пережитого стресса ее тоже понесло:
– Благодарности? Ты мне сейчас будешь говорить о благодарности?! Поглядите-ка, он меня дотащил до дому! В ножки тебе за это поклониться? А ничего, что я тебя тащу всю жизнь? И семью твою в придачу? Ты же палец о палец не ударил, только и умеешь бумагу марать! Толком ни на что заработать не мог – все на мои плечи переложил и рад! Да твоих убогих заработков на хлеб только и хватало! А я колотись одна за вас за всех, да еще и взгляды косые на себе лови!
Лицо у Риммы покраснело и словно бы раздулось, губы мелко дрожали. Роза и Регина напряженно молчали. Роберт и сам был не рад, что ввязался в эту перепалку, но ничего не мог поделать. Говори он сейчас или молчи – ничего уже не изменится. К тому же молчать не хотелось.
– Послушай, я знаю: мои литературные опыты никогда не приносили денег. Будь это иначе, ты могла бы меня уважать. Разумеется, я всем тебе обязан. Мы все тут твои должники и живем за твой счет из милости! Но может, довольно уже постоянно попрекать, тыкать нам в нос своей щедростью? Чем я могу отплатить? Скажи, все сделаю! Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, раз за разом выслушивать твои оскорбления?
– И чем же это я тебя оскорбила, скажи на милость? – прищурилась сестра. – Это не я тебя оскорбила, а ты сам себя… Себя вини! Если ты бездарный писатель, на кого тут обижаться?
