Выпалила – и, похоже, сама испугалась своих слов. Все-таки она перешла границу. Роберт Ринатович хотел ответить что-то, но понял, что не сможет найти нужных слов. Вместо него ответила дочь:
– Это уж слишком, тетя Римма! – возмутилась она. – Так нельзя. Называть человека бездарным только потому, что его талант не приносит денег! Разве мало в литературе недооцененных писателей?
– Да и деньги были! – встряла и Роза, которая не могла упустить возможности возразить тетке. – Вы что, забыли? У деда же выходила книжка. Ему и гонорар заплатили, между прочим! И журналисты хвалили.
Вот тут-то Римма и сделала коронный выпад.
– Книжка? – презрительно выплюнула она. – Гонорар? Да вы хоть знаете, сколько мне потребовалось усилий, чтобы договориться с директором издательства? Сколько я его уговаривала, чтобы он напечатал твои стишки? А твой так называемый гонорар – он же полностью из моего кармана! – Она обернулась к Розе, которая застыла с открытым ртом: – Что ты там говорила? В газете похвалили? Так вот, за статейку эту тоже мной уплачено! А иначе ни за что бы никто о нем писать не стал!
Она договорила, и в комнате стало тихо. Роберт Ринатович сидел оглушенный, потерянный. Дочь смотрела на него испуганно и жалостливо, как на умирающего. Он и сам не понимал в точности, что испытывает. Пожалуй, стыд – мучительный стыд за себя. Как он сразу не догадался, что никому не могли быть интересны его вирши, никто не стал бы покупать его стихи, выплачивать гонорар.
Надо отдать Римме должное: это было весьма благородно с ее стороны – дать ему хоть раз в жизни почувствовать себя востребованным автором. К тому же она много лет молчала, позволяла ему строить иллюзии на свой счет. Он и не предполагал, что сестра на такое способна.
Вот только зачем? Чтобы однажды ткнуть его носом в собственную никчемность? Этот вопрос Роберт Ринатович задал вслух. А потом, не дожидаясь ответа, встал и ушел к себе.
Поднимаясь по лестнице, он услышал слова Розы:
– Да, тетя Римма, вы сегодня превзошли саму себя.
Ответа Риммы он не разобрал – сестра говорила тихо, а он был уже на втором этаже. Пришел к себе и сразу лег в кровать, уставился в потолок. Минут через двадцать поднялся, переоделся в пижаму и снова улегся.
Так и лежал сейчас, сутки спустя. Регина волновалась, что он ничего не ест. Приносила ему на подносе кашу, котлеты. Чтобы не пугать дочь, он выпил чаю, погрыз печенье. Но больше ничего впихнуть в себя не удалось. Что-то зрело в нем, росло, и он был полностью поглощен этим процессом.
Утром и потом еще днем, в районе обеда, заходила Роза. Сказала, что пришла его проведать, спросила, не нужно ли чего. Все-таки она неплохая девочка, думал Роберт Ринатович, видя, что внучка тоже волнуется за него.
– Я ей все высказала, дед, – горячо говорила она. – Ты ее не слушай, она просто… Злая, и все. А стихи у тебя хорошие!
– Откуда ты знаешь? – слабо улыбнулся он. – Ты ведь их не читала.
Девушка слегка порозовела, но не сдала позиций.
– А вот и неправда! Мне особенно про одинокого волка понравилось! – Роза наморщила лоб и процитировала:
Как дорога твоя нелегка!
Трудно прожить одинокому волку.
Улыбнуться однажды в двустволку —
И увидеть, как даль высока…
– Надо же, – снова улыбнулся Роберт Ринатович, – не иначе, сегодня прочла! Я впечатлен.
– Дедуль, что такое…
– Ты не понимаешь, – перебил он, – я не в упрек. Это куда больше, чем я заслужил. Правда. Спасибо, Аленький Цветочек.
Роберт Ринатович звал ее так, когда Роза была совсем маленькой. Удивительно, но внучка, похоже, помнила милое старое прозвище. Она смотрела на деда, и он читал в ее глазах что-то особенное, жгучее. Он был плохим дедушкой – худшим из всех. Равнодушным, безразличным к ее жизни. А она все-таки заступилась за него. И сейчас вот пришла – хотела сделать ему приятное, подбодрить.
Наверное, все могло бы измениться. Они могли бы стать ближе, как следует узнать друг друга. Могли бы… Если бы не было уже слишком поздно. Он чувствовал, понимал это. Они пока не сознавали, но он-то знал, и ему было жаль их – всех троих.
Даже Римму, которая, должно быть, мучается сейчас от сознания собственной неправоты. От того, что на нее сердятся. Может, она и хотела прийти, помириться, но не могла взобраться на второй этаж – мешала больная нога. А он не мог спуститься вниз, к ней. Не хватало сил.
Зря дочь с внучкой думают, что он расстроен из-за слов сестры. Конечно, поначалу это выбило его из колеи, но потом он понял, что это было правильно. Не должно оставаться никакой лжи, никаких белых пятен. Теперь ему предстоит последнее – рассказать обо всем дочери.
– Ты не знаешь, который час? – спросил он у Регины.
Она обернулась, посмотрела на стену, где висели часы.
– Часы сегодня утром встали, – сказал Роберт Ринатович.
– Наверное, сейчас около часу ночи, – неуверенно произнесла Регина. – Или уже два часа… Если хочешь, могу сходить посмотреть.
– Нет, не нужно, – остановил он дочь.
Взгляды их встретились, и он не отвел взора, пристально вглядываясь в знакомые черты. Ребенком дочь была очень похожа на Машеньку, но с годами сходство пропало. Круглолицая смешливая девочка ушла много лет назад, оставив вместо себя привлекательную, но затравленную жизнью женщину, которая глядела сейчас на него встревоженным, озабоченным взглядом. Лицо дочери вытянулось, глаза сделались печальными, возле губ залегла скорбная складка. Роберт Ринатович мало что знал о ее жизни, мыслях и чувствах, и теперь уже не было времени выяснять все это.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Может, отложим до утра? Я уйду, а ты полежишь. Может, все же получится подремать.
– Ты ведь знаешь, что не получится, – мягко сказал он. – Конечно, позже ты уйдешь – не сидеть же тут всю ночь. Но прежде поговорим. Да?
Регина неуверенно кивнула, соглашаясь.
– Скажи-ка, ты еще не догадалась, что с нами происходит? – Как раз об этом он говорить не собирался. Слова вырвались сами собой.
– А ты? Понял, куда делись все остальные люди? – вскинулась она.
Он прижался щекой к ее руке и покачал головой:
– Дело не в остальных, дочка. Дело в нас. В нас четверых.
– Погоди! – Регина осторожно высвободила руку, пытаясь поймать его взгляд. – Что-то не так с домом? С тем… человеком, которого мы видели?
– Тссс, – прошептал он, слабо улыбнувшись и призывая ее помолчать. – Об этом после. Я должен признаться…
– В чем? Пап, что за фантазии? – удивилась она.
Уверена, что знает про него все, что вся его жизнь у нее как на ладони. Что нет и не может быть в нем ничего непонятного. Неудачник, несостоявшийся литератор, серая мышь – учителишка истории, который ненавидел свою работу, но каждый день покорно таскался в класс, поскольку больше податься было некуда.
